Мао Цзэдун

Постоянный Комитет Политбюро ЦК КПК утвердил кандидатуру Мао в должности главного военного советника Чжоу Эньлая. Казалось бы, не самая щедрая компенсация за два года, проведенные фактически не у дел. Но, как это часто случалось в Китае, дух данного решения означал много больше, чем его буква. Даже Браун был вынужден признать, что «большинство присутствовавших на совещании» согласились с доводами Мао Цзэдуна. В противостоянии духа победа осталась за Мао. Чжоу Эньлай, несмотря на свой сложный титул, ассоциировался с дискредитировавшей себя порочными методами руководства верхушкой власти.

По прошествии всего нескольких месяцев победивший дух обрел наконец и конкретную плоть. В начале февраля находившийся на посту лидера партии Бо Гу был замещен ставленником Мао Чжаном Вэньтянем. Ровно через месяц ЦК создал штаб Верховного главнокомандующего, его возглавил Чжу Дэ. Мао стал политическим комиссаром Красной армии. Решение это значительно принимало роль Чжоу Эньлая как лично ответственного за оперативное руководство войсками. А вскоре после возрождения «тройки», куда вошли Мао Цзэдун, Чжан Вэньтянь и сам Чжоу, власть последнего подверглась еще более значительному ограничению. К началу лета, когда Красная армия вступила в пределы провинции Сычуань, Мао уже пользовался репутацией безусловного лидера.

Впереди его ждали новые битвы, которые предстояло выиграть. Еще долгих восемь лет отделяли Мао Цзэдуна от того момента, когда он официально будет назван Председателем, после чего сохранит этот титул до конца своих дней. Однако Чжоу Эньлай как соперник уже не представлял для него никакой опасности. Более того, брошенный вызов обошелся Чжоу дорогой ценой. В 1943 году положение его было настолько шатким, что бывший глава Коминтерна Георгий Димитров умолял Мао не исключать своего верного последователя из партии. Мао удовлетворил эту просьбу, и не потому, что она исходила от Димитрова, — просто Чжоу Эньлай был слишком полезен для того, чтобы отбросить его в сторону. Но будущему премьеру Госсовета пришлось испить полную чашу унижения. В списке членов нового Центрального Комитета, утвержденном двумя годами позже, Чжоу числился лишь двадцать третьим.

Через двадцать пять лет после совещания в Цзуньи, весной 1961 года, Мао в личном поезде проезжал по своей родине — расположенной на юге Китая провинции Хунань.

Пролетевшие годы оказались милостивы к нему. Почитаемый, если не обожествляемый в качестве Великого Кормчего, стареющий, но еще не дряхлый Мао, чей лунообразный лик с невозмутимым достоинством смотрел с портрета на Воротах Небесного Спокойствия на одноименную площадь в Пекине[5], в глазах всего человечества являл собою бесспорного лидера наиболее многочисленной на земле нации, знамя вссочищающей мировой революции, которому изменили лишь ренегаты типа Хрущева.

Но в жизни он был совсем другим.

В этом путешествии по стране, равно как и во всех подобных поездках, Мао сопровождали молодые и красивые женщины, одна за другой, а то и парой делившие с Председателем удобства его гигантских размеров постели, установленной в вагоне вовсе не ради плотских утех, а с единственной целью дать великому человеку возможность держать под рукой все необходимые ему книги. Как и Сталин, уже вступивший в солидный возраст Мао отказался от семейной жизни. В отношениях с девушками, бывшими в три раза моложе его, он находил отсутствовавший в течение всей его жизни столь желанный душевный комфорт.

К 60-м годам Мао был абсолютно оторван от повседневной реальности страны, которой правил; собственное величие изолировало его в такой степени, что каждый шаг совершался им под диктовку личных телохранителей либо немногих фаворитов. Единственной не подвергшейся регламентации сферой оставались лишь отношения с противоположным полом. Только в краткие мгновения интимного общения с женщиной он мог видеть в другом человеке равное себе существо и наслаждаться взаимностью. Столетием раньше император Тунчжи, ступивший на престол еще мальчиком, никем не узнанный, тайком выбирался из дворца и в сопровождении преданного слуги совершал обходы пекинских борделей. Для Мао же и это было невозможно, поэтому женщин к нему приводили. Они теряли головы от осознания его безграничной власти. Он погружался в пучину наслаждений, которые дарили их тела. «Да я просто купаю свой член в их вагине», — сказал как-то раз Мао своему личному врачу, шокируя истинного пуританина и получая от этого какое-то извращенное удовольствие. «Меня едва не стошнило», — писал об этом впоследствии бедный эскулап.

Эти шалости Мао, равно как и вся личная жизнь великих, были скрыты за непроницаемым занавесом высокой революционной морали. И все же во время февральской поездки по Хунани этот занавес чуточку приподнялся.