Марафон нежеланий

Сашка как-то говорил мне, что в отношении к слабым и жалким мы делимся на две категории – раздавить или пожалеть. Из всех нас «пожалеть» – это было только про Риту и Саву. Лёва был редким безразличным видом. Поэтому я не могла злиться на девочек или оправдывать их подколы завистью – я сама сделала бы так же. Я злилась на себя, что опять надеваю шкуру жертвы и не знаю, как из нее выбраться.

Венера еще утром сказала мне, зевая, что после чтения работ учеников она всегда хорошо спит. Я старалась не обижаться на нее, потому что она никому, кроме Адама, конечно, никогда не делала комплиментов. При этом ее замечания обычно были ироничными, а не ядовитыми.

Поэтому я просто буднично спросила ее:

– Плохо спала?

– Уже неделю. В моей комнате поселился геккончик. Днем его не видно, а на ночь всегда приходит, ползает по стенам и пищит. Поэтому, Розочка, ты не жди сегодня свой рассказ. Я его буду читать, пока не усну, а завтра утром, как высплюсь, принесу его тебе.

Вряд ли бы она так подробно врала о ночном свидании с Адамом. Они договаривались о встречах и при нас. И ей это очень нравилось.

За день я выпила две банки энергетика, чтобы точно не уснуть, но даже к вечеру не придумала, как буду следить за Антоном, следящим за Адамом.

«Какой может быть план? – пыталась я успокоить свое тахикардично бьющееся сердце. – Просто пойду за ним, и все. Если он меня заметит, то уже не сможет прогнать. Я смогу удержать его от глупостей. Он и сам это понимает. Может быть, еще придет вечером ко мне. Он всегда приходит ко мне за помощью».

Как раз когда я подумала про то, что он придет ко мне, в дверь постучали. Было еще рано, около семи вечера. Солнце только село.

«Пришел», – подумала я и специально замерла, чтобы он мучительно подождал. Но за дверью раздался голос Венеры:

– Розочка, ты не спишь? Я днем все прочитала. Давай побеседуем?

– Сейчас? Может быть, с утра?

– Знаю, тебе кажется, что мы тут живем расслабленной жизнью. Некоторые – да, но у меня есть вторая жизнь, очень насыщенная, в Петербурге. Лина сейчас сказала: «Я могу обсуждать свои стихи только по ночам. Днем не получается». Сегодня у меня свободный день, я могу позволить себе уделить тебе время. Я не могу подстраивать свой график под каждого из вас.

– Извини. Я просто не очень хорошо себя чувствую.

– Я вижу. У тебя руки трясутся. И зрачки расширены. Ты что-то принимала?

Я соврала, что выпила энергетики, чтобы не спать ночью и записать одну свою идею.

– Что же вы все так романтизируете ночь? Что вам днем не пишется? Знаешь, когда перестанешь использовать отсутствие вдохновения как отговорку и окружать себя необходимыми ритуалами, то обнаружишь, что писать можно всегда. Относись к этому как к работе, а не как к богемному капризу. Пойдем, дам тебе корвалол.

Когда мы вышли, я обернулась и увидела, что в домике Антона не горит свет.

Венера это заметила и улыбнулась, подражая Джоконде.

– Он отпросился на вечер.

– Куда отпросился?

– В город. Ревнуешь, что ли? – Она снисходительно посмотрела на меня. – Да не волнуйся. Скажу тебе по секрету: сюрприз для тебя.

Когда я заходила к Венере, свет в домике Адама еще горел, когда выходила – оранжевый, такой по-азиатски мандариновый оттенок света был погашен. Сначала она отпаивала меня корвалолом, попутно рассказывая о том, что куратор всегда должен иметь при себе полный набор облегчающих наркотическое состояние веществ.

Пока она довольно безжалостно критиковала несколько моментов в рассказе («Мне кажется очень противоречивым, что твоя героиня бежит от выжигающей любви в простые отношения и все же желает, чтобы “все было как в трагичном кино”»). На мое глупое: «Вся наша жизнь – бегство во что-то более простое, которое превращается в трагедию», она, усмехаясь, ответила: «Или желание испепеляющей любви, от которой не остается никакого трагизма, только бытовуха?» Я не поняла, насмехается ли она над моим пафосом или хочет сказать что-то про себя, и, вспомнив, как Антон как-то сказал: «Мы всегда говорим только про себя», учтиво промолчала, как бы давая продолжить. Но Венера продолжила критиковать.

Я вышла только около десяти вечера – со взмокшей челкой, ободранными заусеницами и растоптанной мечтой стать писательницей, несмотря на прощальное ободряющее:

– Не думай, что скажут другие, когда прочитают твои «гениальные фразы». Пиши честно, а не красиво. Пиши много и часто.

Венера пошла со мной (на кухню за водой), и я заметила, что ее тоже встревожил выключенный свет у Адама.

Когда мы задержались у холодильника, я глупо и неосторожно спросила:

– А Адам тоже в городе?

Она высокомерно приподняла свои тоненькие брови – единственную подвижную часть обколотого лица. Ее брови, очень нервные и сильно изогнутые, напоминали мне червяков под кожей или рябь на воде – так тонко и трепетно они выражали эмоции, которые неспособно было изобразить ее застывшее во времени лицо. Потом брезгливо протерла горлышко бутылки, из которой я только что отпила («А рот ему ты тоже протираешь?» – хотелось спросить мне), сделала два коротких глотка и пошла в сторону его дома.