Марафон нежеланий

Он улыбался, как главный мудрец во Вселенной. Моя ладонь уже онемела от его крепкой хватки. Я снова потянула руку, но в этот момент он поцеловал меня. И пока я наслаждалась медленным поцелуем с горьковатым привкусом табака, Адам полоснул бритвой по ладони. Было почти не больно, только в конце, когда я дернула рукой, он слишком глубоко вогнал бритву, разрезал не только кожу, но и задел мясо на холмике под мизинцем. Я вскрикнула и рефлекторно сжала ладонь, но он не отпустил руку. Он резко потянул меня к холсту и стал быстро водить моей рукой по картине. В правом верхнем углу, там, где вначале задержалась ладонь, получилось кровавое солнце с алыми лучиками-подтеками, силуэт закрутило в багряный торнадо. Он то резко проводил моей ладонью по всему холсту, то коротко прижимал ее к определенному участку. Я бы не сказала, что было больно, но почему-то из глаз потекли слезы. Во мне смешались ощущение беспомощности перед мужчиной, который может сделать все, что захочет, с гордым чувством причастности к настоящему искусству.

– Даже если ты никогда не станешь известной писательницей, часть тебя останется в истории искусства. – Он наконец-то перестал водить моей ладонью по холсту, но запястье не отпускал.

Когда он повернулся, его глаза так дико сияли возбуждением. Не от человека, не от меня, а от творческого процесса. Нашего с ним совместного творческого процесса. Да это даже круче секса, потому что после нас оставалось вечное.

– Больно? – Он облизал мою ладонь, все еще немного кровоточившую, в мазках краски, которая осталась у него на подбородке.

– Немного. Нет, почти не больно.

Он тяжело дышал и переводил взгляд с меня на картину.

– Нравится?

– Да, это… Голова кружится, когда смотрю. Можно мне оставить ее себе?

– Мои картины дорого стоят.

– Ты готовишься к новой выставке? – Что-то такое недавно говорила Лина.

– Готовлюсь, да. Типа того. – Он загадочно улыбнулся.

Голова закружилась еще сильнее от мысли, что мой портрет будет на выставке. В ушах шумело, как будто бы мы стояли у штормового моря, во рту чувствовался металлический привкус, такой пьянящий, что мне хотелось усилить его. Я потянула свою ладонь ко рту – ее все еще держал Адам – и облизала.

– Есть еще что-то, о чем бы ты хотела поговорить?

– Миллион вещей, но…

– Но… – выдохнул он и отпустил мою ладонь.

Медленно, лениво лег на матрас и похлопал рядом. Глаза у него были сонные, уставшие. Как будто бы он выплеснул всю энергию за прошедшие минуты. И все остальное получилось каким-то отстраненным. Как часть концертной программы – не самая любимая, но обязательная часть.

После наших разговоров было слишком много мыслей в голове, привкус крови стал неприятным. Через десять минут мы с облегчением развалились на матрасе (я, конечно же, не кончила), но так устала эмоционально, что даже не расстроилась. Тем более что на мой вопрос: «Можно мне иногда приходить?» – он с ласковым поцелуем вложил мне в рот ответ: «Конечно».

Глава 22. Евграф Сорокин. «Маленькая сеньорита под палящим солнцем»

Я поняла, почему Лина вела себя так загадочно после возвращения от Адама. Мне тоже не хотелось ни с кем об этом говорить. Конечно, я сгорала от желания раскидать намеки и похвастаться нашей картиной. Но на все вопросы, даже на самые невинные Ритины, я только загадочно улыбалась и говорила:

– Вы сами скоро все узнаете.

Я не знала, будет ли у нашей ночной практики продолжение, как у Риты с костром и картинами или у Лины с признанием о прошлом. Это незнание ударяло меня дозой адреналина – после того как я вернулась, я так и не заснула, но чувствовала себя удивительно живой. Как будто сбросила старую кожу, как будто проветрила затхлую комнату сознания.

Днем мы рисовали соком фруктов – ничего интересного, но после ночной практики мне казалось, что я рисую шедеврально. Я сжимала половинку маракуйи и действительно абстрактно капала сок на лист. Ни одной распускающейся мысли в голове – они калейдоскопом кружились, но ни на одну из них я не пыталась навести резкость. Иногда я впадала в какой-то транс: замирала с приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами, слушала шум моря, и он казался мне шумом мира.

Сегодня меня даже не беспокоил результат занятий – я видела себя лучшей. Пока Венера играла в жесткого куратора и критиковала наши работы, я безразлично слушала ее замечания и в конце сказала:

– Ты увидела то, что хотела увидеть. Мое сознание было чистым, я ничего не подразумевала этой работой.

Она оценивающе оглядела меня, хотела что-то ответить, но потом понимающе улыбнулась и перешла к следующей работе.

– Я не слишком пафосно ответила Венере? – спросила я Риту, когда мы отдыхали в домике.

– Не пафосно, а грубо.

– Ты считаешь, что она может критиковать наши работы?

– Я считаю, что не нужно так чувствительно реагировать на чужую критику. Это всего лишь точка зрения одного человека, а нас – миллиарды.

– То есть я сказала правильно?

– Может быть, для тебя это и правильно. Но не обязательно было это говорить. Это звучало как что-то личное.

– Я не ревную.