Марафон нежеланий

– Забава нашла бумажку с твоим текстом в кустах рядом с ящиком, – он кинул мне комок бумаги. – Задание ты провалила бы, конечно, – сразу видно, что текст – твой, но у вас никому не удалось замаскироваться.

Значит, Антон не признался.

Я развернула листок. Как-то мы с Ритой развлекались тем, что пробовали писать нерабочей рукой – она правой, а я левой. Я переписала левой рукой свою короткую заметку из самолета – просто запись с жалобными мыслями, даже стыдно, что Адам это прочитал. Подкинуть могла только Рита, но она бы не стала. И тут я вспомнила, как в тот день, когда мы дурачились, Антон дремал в гамаке. Видимо, решил подстраховаться на тот случай, если я его сдам. Сколько же времени он это планировал?

– Это был Костя. Парень из наших учеников второй ступени.

– Но… зачем? – Я слышала фальшивые ноты в своем удивлении, но Адам был так подавлен, что не обращал на них внимания.

– Он не признался. Пока.

– Тогда почему…

– Его видели рядом с ящиком днем. Он не раз и не два спрашивал про нее. У других, не у меня, конечно. Говорят, он хотел написать про нас роман. Они из одного города, может быть, даже были знакомы когда-то.

Их историей интересовались все. Обвинение мне показалось неубедительным, но, наверное, для Адама оно звучало более правдоподобно, чем моя вина. Интересно, это тоже работа Антона или совпадение?

Чтобы что-то сказать и не выдать себя, я попросила рассказать про нее. Я думала, что Адам вспылит и выгонит меня, но он принес одну из картин (багровый силуэт, танцующий что-то африканское с бубном в руке, на белом холсте – явно незаконченная работа) и начал рассказ:

– Она была… – Почему-то он говорил о ней в прошедшем времени. – Она… То, что ты сегодня слышала, – это просто текст стороннего наблюдателя. Тот, кто знал ее близко, никогда бы так не написал. Она мыслила эпохально. Позволяла себе думать, не мечтать, а думать, как о действительно осуществимом будущем, о таких вещах… Когда мы познакомились, я уже был успешным. Мечтал о мировом признании, а она так просто сказала: «Ты создашь новую эпоху. Новый “изм”». Ты больше, чем художник. Ты создатель, учитель». Если ей что-то нужно было – она просто брала это. Без разрешения, одобрения. Использовала без сожаления, выкидывала и забывала. Когда ты с ней (я не имею в виду спишь, вообще с ней – просто сидишь в одной комнате), просто невозможно не творить. Постоянно тянешься, выше и выше, а она все равно наверху, недостижимая. Может быть, даже не зовет тебя и не ждет, а ты все равно ползешь, карабкаешься. Ее одобрение – как наркотик. На него все подсаживаются, а достать невероятно тяжело, даже таким талантам, как я. Мы все ее обожали. Это она придумала «Джунгли». Она придумала Адама.

– Она правда сбежала с кем-то?

– Нет, мы принесли ее в жертву, – грустно рассмеялся Адам. – Видишь пятна на картине – это все, что от нее осталось.

Он показал на другой холст, тоже незаконченный, усеянный буро-красными подтеками, местами облупившимися, который я до этого мысленно назвала «Самоубийство Поллока».

– Мы никогда не ограничивали друг друга. Но она всегда возвращалась, как и я.

– Как Симона де Бовуар и Сартр?

– Как Адам и Ада, – жестко сказал он.

– Для нас все те приключения на стороне были просто интересным опытом, никак не пересекающимся с нашей любовью. Просто параллельные отрезки свободы. Она позволяла мне делать все, что я захочу. И что бы я ни сделал, все было для нее просто любопытным экспериментом. Она никогда не говорила: «Я не знаю», «Я сомневаюсь». Всегда было: «Давай попробуем!» А потом она просто исчезла. Ни чертового театрального прощального письма, ни эсэмэски с загадочной строчкой из стихов, ни цитаты, подчеркнутой в книге. Ничего. Сначала я думал, что она играет. Искал подсказки, намеки. Она всегда легко увлекалась новым занятием или человеком. Она говорила, что у нее слабость к печальным глазам.

«Это же про Антона!» – подумала я.

– Но горела ими обычно не долго, всегда возвращалась ко мне. Потому что ни в ком она не видела пророка, лидера. И вдруг сбежала с каким-то серфером. Блять. Не с лидером какой-нибудь мировой секты, не с сумасшедшим поэтом или голливудским актером, а с серфером. Я даже не знаю, в какой момент они познакомились. Чем он ее зацепил так, что она ни слова мне не сказала. Она звонит своей сумасшедшей мамочке, а мне – нет. А ведь мамаша считала ее проклятой. Она связалась с каким-то двинутым на религии мужиком, когда Аде было семь лет. Он ей и сказал: «Что за имя такое – Ада? Это тебе дьявол нашептал». А мать и не могла объяснить, почему она ее так назвала. Потихоньку он промыл ей мозги. Говорил, что ребенок не может быть талантливым во всем, у нее не может все получаться без усилий. «Твоя Ада из ада» – так он говорил. Она и Адама придумала, чтобы позлить мать. «Посмотри, мамочка, на библейскую любовь всей моей жизни».

Я вспомнила все статьи про «Джунгли» – именно мама Ады подняла шум после ее пропажи.