Марфа окаянная

О ней Мария Ярославна расспрашивала и Андрея Холмского, вернувшегося из Новгорода. Тот описал Марфу как жену рослую, статную, с осанкой прямой и гордой. Зеленоватые глаза потемнели от усталости и тревоги. Голос властный, но не заносчивый, а спокойный и ровный. Дом под стать хозяйке, добротный, богатый, но достатком своим не кичится. Заметно, что простоту здесь предпочитают показной пышности. Два внука у неё — Вася и Ваня. («И моего внука Ванею зовут», — невольно подумала Мария Ярославна, и это сходство ей почему-то было по душе.) Два сына взрослых и дочь на выданье.

Хороша девица-то? — спросила невзначай великая княгиня и удивилась, заметив смущение Андрея. — Уж не приглянулась ли тебе ненароком?

   — Не то время ныне, чтоб на девицу заглядываться, — ответил он, глядя в пол.

   — Ах глупый! — улыбнулась Мария Ярославна. — Да ведь разве прикажешь сердцу?

Андрей оправился от смущения, воскликнул:

   — Матушка великая княгиня! Отец мой, верно, в Русе уже. Пошто отговорила Ивана Васильевича в поход меня взять, при себе оставила? Ужель я здесь нужнее, чем там?

Мария Ярославна строго взглянула на него:

   — Не твоё это дело — на православных меч поднимать. Сам же признавался мне, что не вероотступники новгородцы. Али нет?

   — Так! — кивнул Андрей. — Но если под польского короля пойдёт Новгород Великий?..

   — Господь не допустит, — произнесла тихо великая княгиня. — Ему и послужи. Отец твой призван рушить, а ты строй! Мастера скоро во множестве понадобятся. Хочу ещё при жизни своей узреть, как воссияет над Москвою обновлённый храм Успения.

Андрей вздохнул, будто собираясь сказать что-то, но промолчал. Представил себе обветшавший собор, перестроить который возможно было не иначе, как прежде снести его до основания, и вновь оробел перед огромностью предстоящего дела.

   — Мастера есть хорошие, — сказал он наконец. — Довольно их будет...

   — И что же? — заметив его неуверенность, спросила обеспокоенно Мария Ярославна.

   — Мастера и подмастерья имеются, — повторил Андрей. — Истинного мастера отыскать не могу.

   — Отыщешь, есть время, — сказала великая княгиня. При мысли об обновлённом Успенском соборе лицо её просветлело, любые препятствия казались ей преодолимыми. — Чтобы на Руси зодчего на святое дело не нашлось! Что ты, Андрюша?

Она прошлась по горнице, подошла к окошку и приоткрыла его, выпустив жужжащую муху.

   — Душно нынче в Москве, как бы не загорелось где опять. — Мария Ярославна провела платочком по влажному лбу и опустилась на лавку. — Иван Васильевич со слов денежника своего, фряза, о заморском зодчем сказывал, прославившемся умением своим. Да что-то не верится мне, чтобы иноземец православие наше душою осознал. Али и его попробовать? Как мыслишь?

   — Коли сердце его к нам лежит, отчего не попробовать? Пусть покажет себя, — ответил Андрей. — Не приглянется, назад отпустим. Или в чём другом умение его используем. Великому князю решать.

Он видел, что Мария Ярославна утомлена, и, жалея её, не хотел затягивать разговор. К тому же он знал, что денег на возведение нового собора ещё нет. Будут ли, опять же зависит от похода на Новгород.

Словно угадав его мысли, великая княгиня произнесла:

   — Как там воеводы наши с Иваном Васильевичем? Все мои думы с ними сейчас. Да помогут сыну молитвы мои...

Андрей почтительно склонил голову.

   — Ступай, Андрюша, домой. Позову, когда понадобишься. Гонец что-то сегодня долго едет...

В эту минуту со двора послышался топот копыт и громкие возгласы челяди.

   — Лёгок на помине, — произнесла Мария Ярославна и перекрестилась.

Андрей заметил, как побледнело вдруг её лицо.

Под вечер двадцать третьего июня десятитысячный полк Холмского и Фёдора Давыдовича подошёл к Старой Русе, сделав за семнадцать дней около пяти сотен вёрст. Отсыпаться на ночных стоянках не успевали, выступая каждый день засветло. Сотники срывали криками голосовые связки, подгоняя отстающих. В передовой боярской коннице повывелись балагуры, не слышно стало беспричинного молодого гогота. Ежедневное физическое напряжение, жажда, не спадающая уже который день жара и жгущая глаза и лёгкие жёлтая дорожная пыль — всё это доводило воинов до крайнего озлобления, требующего выхода.

Все деревни и погосты на пути грабились и разорялись. Содержимое крестьянских амбаров перекладывалось в обозы. Сами жители бежали в леса и долго не решались вернуться на пепелища, бывшие ещё вчера их верным и надёжным пристанищем. Кто не успевал уйти, гибли вместе со своими домами. Это были в основном калеки и старики. Попыток сопротивления почти не встречалось. Сторожевые новгородские посты спешно снимались и скакали в Новгород, не задерживаясь в Русе.