Читаем Мария Башкирцева. Дневник полностью

Нет, видеть это напечатанным в их газетах и знать, что эта нация не истреблена, что нельзя уничтожить их проклятый остров и этот холодный, варварский, вероломный, подлый народ! О! Если бы это было в России, да наши солдаты все бы полегли до последнего.

А эти подлецы покинули его, предали!

Но прочтите же подробности, неужели вы не поражены такою бесчестностью и подлостью!

Разве убегают, не защищая товарищей? И лейтенант Каре не будет повешен!

А мать, бедная императрица, бедная императрица! Все кончено, потеряно, уничтожено! Ничего более! Осталась только бедная мать в трауре.


23 июня

Я все еще под грустным впечатлением этого ужасного события. Публика, приходя в себя после всеобщего оцепенения, спрашивает, по какой непростительной неосмотрительности несчастный юноша был отдан дикарям.

Английская пресса возмущается подлостью спутников принца. А у меня, которая тут ни при чем, при чтении этих вопиющих подробностей захватывает дыхание, и слезы выступают на глаза. Никогда не была я так взволнована, а усилия, которые я делаю в течение дня, чтобы не плакать, стесняют мне грудь. Говорят, что императрица умерла сегодня ночью, но ни один журнал не подтверждает этой ужасной, но вместе с тем и утешительной новости. Меня бесит то, что так легко можно было предупредить это преступление, это несчастье, этот позор!

На улицах еще видны люди, пораженные случившимся, и некоторые продавщицы газет еще плачут. А я, я поступаю, как они, вполне признавая, что это необъяснимо и неестественно. Мне так бы хотелось надеть настоящий траур с крепом. Это соответствовало бы вполне моему настроению.

Что вам-то до этого? – скажут мне. Я не знаю, что мне до этого, только это меня очень огорчает.

Никого нет, я заперлась у себя, мне нечего рисоваться, и я заливаюсь слезами, что очень глупо, потому что это ослабляет глаза; я это чувствовала уже сегодня утром, когда рисовала. Но я не могу успокоиться, думая об этих фатальных, ужасных, страшных случайностях, окружающих эту смерть, и о подлости его спутников.

Так легко было избежать этого!


2 июля

Прочитав новые показания английских солдат, я приехала в мастерскую такая взволнованная, что пришлось выскоблить все написанное сегодня и уехать.

До субботы я успею сделать профиль Дины, которая настолько же похорошела, насколько я подурнела.


16 июля

Я необыкновенно утомлена; говорят, что так начинается тифозная горячка.

Я видела дурные сны. А если я умру? И вот я совсем удивлена, что меня не пугает смерть. Если существует другая жизнь, то, конечно, она будет лучше, чем та, которую я веду здесь. А если нет ничего после смерти?.. Тем более нечего бояться, а надо желать, чтобы кончились скука без блеска известности и мучения без славы. Надо мне сделать свое завещание.

Я начинаю работать в восемь часов утра, а к пяти часам бываю такая усталая, что весь вечер потерян; однако же надо мне написать свое завещание.


Пьер Огюст Ренуар. Две девушки. 1892


9 августа

Оставаться или ехать? Чемоданы уже уложены. Мой доктор, кажется, не верит в действие вод Mont-Dore. Не беда, я еду туда отдохнуть. По возвращении же оттуда мне придется вести невероятную жизнь.

Буду писать, пока светло, по вечерам буду заниматься скульптурой.


13 августа

Со вчерашнего дня с часу ночи мы в Дьеппе.

Неужели все приморские города одинаковы? Я была в Остенде, в Кале, в Дувре и теперь я в Дьеппе. Пахнет смолой, лодками, снастями, вощеным холстом. Ветрено, со всех сторон открыто, чувствуешь себя одиноким. Все напоминает морскую болезнь. Какая разница в сравнении с югом! Там есть чем дышать, там есть чем любоваться, там чувствуешь себя хорошо. Я даже предпочту такое зеленое гнездышко, как Соден, Шлангенбад и как мне представляется Mont-Dore.

Я приехала сюда подышать. Да, конечно так. Конечно, вне города и гавани воздух лучше. Мне не нравятся все эти северные моря. К тому же из всех здешних гостиниц море видно только из третьего этажа. О, Ницца, о, Сан-Ремо, о, Неаполь!! О, Сорренто!!! Вы не пустые слова, проводники путешественников не преувеличивают и не профанируют ваших красот, вы в самом деле прекрасны и божественны!!


16 августа

Мы много смеемся, и я порядочно скучаю, но смех в моем характере и не зависит от моего расположения духа.

Прежде я интересовалась гуляющими на водах – это меня забавляло. Теперь я дошла до полнейшего равнодушия. Мне безразлично, люди или собаки вокруг меня. Мне даже веселее, когда я одна играю или рисую. Я думала, что буду делать в этом мире совсем не то, что делаю, и раз я делаю не то, что думала, не все ли равно, что я думала?


19 августа

Перейти на страницу:

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное