Марина из Алого Рога

— До меня пойдете? проговорилъ кузнецъ, какъ бы совсмъ не вря.

— Вы отецъ мой, — куда прикажете, я туда пойду, сказала она въ свою очередь.

Онъ потянулся головой ближе въ ней, будто пытаясь въ темнот разглядть выраженіе ея лица.

— Отецъ! повторилъ онъ сквозь зубы и — вдругъ заковылялъ впередъ такъ быстро, что Марина едва поспвала за нимъ. Онъ что-то мычалъ про себя непонятное и сердитое.

Они дошли до лса.

— Довелъ-таки до того! неожиданно захихикалъ "хромой бсъ", снова останавливаясь: якъ же то вышло съ нимъ у васъ, кажите?

— Не спрашивайте, прошу васъ, не мучьте меня! вырвалось невольно у Марины.

— Не мучьте! протянулъ онъ страннымъ голосомъ — и примолвилъ:- а якъ онъ меня отцомъ вашимъ назвалъ… за что вы ему спасибо казали?

Она не отвчала, — что могла она отвчать ему на это?

— Отецъ! пробормоталъ онъ еще разъ, и уже безъ слова, безъ остановокъ продолжалъ держать свой путь въ почти непроглядной теми лса, не оборачиваясь, какъ бы позабывъ о неотстававшей отъ него двушк.

Она упрекала себя въ томъ, что только-что сказала ему: не мучьте меня!… Нтъ, именно мученій, мученій алкала ея душа теперь… настоящихъ, грозныхъ… мученій мучениковъ, вншнихъ, ощутительныхъ болей… И съ любовью приняла бы ихъ она, съ восторгомъ… Среди этихъ пришлыхъ мученій она быть-можетъ позабыла бы хоть на мигъ эту горчайшую сндающую ее муку — его презрніе!… Но она смирится, смирится, какъ желаетъ онъ, — она это свое теперешнее униженіе возведетъ себ въ утшеніе, въ радость!… Она искупитъ имъ все свое прежнее: безобразіе своего воспитанія, свое фуфырство, свои безумныя надежды… Она крестьянкой будетъ, чумичкой, послднею изъ послднихъ, — она хлбы будетъ печь, борщъ варить этому увчному, уродливому, ненавидимому всми отцу своему!

Все темнй становилось въ лсу. Частый дождикъ слышно дробилъ по листамъ, — холодныя капли, скатываясь съ нихъ, капали на голову, за воротъ Марины… Она вздрагивала и жалась, стискивая зубы, чтобы не стучали они, — лихорадка пронимала ее. А кузнецъ все такъ же торопливо шелъ впередъ, — она за нимъ… Онъ неожиданно повернулъ влво, въ чащу… Куда же это?… Но не всели равно ей?

— Низомъ не пройти вамъ ни за что! счелъ онъ какъ бы нужнымъ объяснить, — трава скользкая… съ горы въ церковище свалитесь.

— Ой! вскрикнула Марина: она въ темнот наткнулась лбомъ на какой-то острый сучекъ.

Онъ остановился… Въ чащ уже ршительно ничего разглядть было нельзя.

— За кушакъ держитесь, тутъ недалечко, на дорогу за разъ выйдемъ… только на дерева надсадиться можно, потому узко тутъ будетъ.

Онъ развязалъ свой кушакъ и протянулъ конецъ его Марин. Ея рука встртилась съ его грубою какъ сапогъ, мокрою отъ дождя рукою. Она превозмогла себя — и ухватилась не за кушакъ, а за эту отвратительную, мокрую руку.

— Такъ лучше, тихо промолвила она.

— Ну и такъ можно… и такъ!… И такъ можно, повторилъ еще разъ кузнецъ, и какой-то мимолетный мягкій звукъ послышался ей въ его надтреснутомъ голос.

Онъ осторожно сталъ пробираться впередъ по узкой троп между деревьевъ, крпко держа ее за руку и бормоча опять про себя что-то несвязное и непонятное. Дочка" — могла только разслышать Марина: онъ о ней разсуждалъ самъ съ собою.

Тропинка между тмъ становилась шире, и впереди, какъ яркая звзда, блеснула прямо въ глаза Марины недалекая огненная точка.

— Акуратъ до нея вышли! засмялся вдругъ кузнецъ, выпуская сразу руку двушки.

Они вышли къ хатк, одиноко стоявшей на большой дорог, противъ самой опушки лса.

— А вотъ я заразъ, заразъ, забормоталъ "хромой бсъ", торопливо перебираясь черезъ дорогу.

Марина не отставала отъ него. Онъ подошелъ къ двери избушки и осторожно стукнулъ въ нее своими костлявыми пальцами.

— А кто тамъ? раздался чрезъ мгновеніе за дверью заспанный старушечій голосъ.

— Я, Горпино, я, отмыкай скоро!

Дверь распахнулась. Онъ, не входя, прошепталъ нсколько словъ отворившей. Звяканье мдныхъ монетъ донеслось до слуха Марины.

Она стояла посередь дороги. Пламя ночника чрезъ окно избушки прямо било на нее, освщая ея распустившіеся спутанные волосы, ея порванное о сучья, прилипшее къ тлу отъ дождя кисейное платье. Кузнецъ съ порога повелъ на нее глазами.

— Слухай ты, Горпино, обратился онъ опять къ невидимой старух съ какими-то опять неслышными словами.

— Матерь Божія, барышня! послышался въ отвтъ изумленный возгласъ.

— Ну, ну, давай! заговорилъ хромой, загораживая собою дверь, съ очевиднымъ намреніемъ не допустить ее выйти изъ хаты.

Онъ взялъ у нея что-то изъ рукъ, поднесъ ко рту, закинувъ голову назадъ, крякнулъ и бережно уложилъ себ это за пазуху.

— А вотъ вамъ… чтобъ не мокли! молвилъ онъ, вынося Марин добытую имъ отъ старухи какую-то дырявую свитку.

— Спасибо вамъ! сказала она не поморщась, накидывая себ на плечи эти грязныя лохмотья.

Они пошли опять по дорог.