Марина Цветаева

В оны дни ты мне была, как мать,Я в ночи тебя могла позвать,Свет горячечный, свет бессонный,Свет очей моих в ночи оны.Благодатная, вспомяни,Незакатные оны дни,

Материнские и дочерние,Незакатные, невечерние.Не смущать тебя пришла, прощай,Только платья поцелую край,Да взгляну тебе очами в очи,Зацелованные в оны ночи.Будет день — умру — и день — умрешь,

Будет день — пойму — и день — поймешь…И вернется нам в день прощеныйНевозвратное имя оно.

На следующий день Марина адресовала мужу надрывающее сердце стихотворение:

Я пришла к тебе черной полночью,За последней помощью.

Я — бродяга, родства не помнящий.Корабль тонущий.

Тень Парнок падает и на другие стихи, особенно на цикл «Бессонница», состоящий из десяти стихотворений, написанных с апреля по декабрь 1912 года и посвященный Татьяне Скрябиной, вдове композитора. Блестящий анализ Светланы Ельницкой «Две бессонницы» устанавливает скрытую связь между Парнок и Скрябиной, с которой Цветаева подружилась за годы пребывания в красной Москве.

Действительно, «день прощеный» с Парнок никогда не наступил, как и день взаимного прощения. Вместо этого боль Цветаевой переросла во враждебность и отрицание важности роли Парнок в ее жизни. Рану, полученную от рук женщины, она никогда не забудет. Когда она через несколько лет встретила другую Соню, она не посмела довести отношения до конца. В более поздних отношениях с женщинами, для которых она была сексуально привлекательна, Цветаева избегала доводить отношения до завершения, но эмоциональный отклик оставался.

Наиболее сильную реакцию Цветаевой на любовную связь с Парнок можно найти в «Письме к Амазонке», написанном в 1934 году, представляющем собой нечто вроде публичной речи против лесбиянства. Ее месть Парнок здесь принимает форму нападения на Натали Барней, «амазонку» лесбийской любви в Париже. Цель Цветаевой в эссе — нанести «Вам рану прямо в сердце, в сердце Вашей веры, Вашего дела, Вашего тела, Вашего сердца». Ее основной аргумент против лесбийской любви это то, что любовь, которая не может дать детей, противоестественна. Ей нужно облегчить боль от потери Парнок, боль отречения от лесбийской любви — и она находит оправдание в своем нафантазированном материнстве. Она хотела воспитать своих детей (к тому времени у нее также появился сын) — физически и духовно — не в манере, необходимой им, а так, чтобы они стали тем, чего хотела для них она. Миф о материнстве, тем не менее, стал ее оружием в разрушении памяти о лесбийском опыте и о боли, причиненной разрывом с Парнок.

Цветаева убеждает в том, что молодая женщина, которая видит в мужчине врага, все же выберет его из-за своей потребности иметь детей; она оставит возлюбленную-женщину не потому, что не может сопротивляться мужчине, а потому, что хочет ребенка. Ребенок для нее — безраздельное владение, продолжение ее самой, защита от одинокой старости. «Это — единственная погрешность, единственная уязвимость, единственная брешь в том совершенном единстве, которое являют собой две любящие друг друга женщины». Если любовь между женщинами обречена, в конце она торжествует, благодаря силе поэтической прозы Цветаевой, которая не оставляет сомнений в том, где ее сердце:

«Плакучая ива! Неутешная ива! Ива — душа и облик женщины! Неутешная шея ивы. Седые волосы, ниспадающие на лицо, чтобы ничего не видеть. Седые волосы, сметающие лицо с лица земли.

Воды, ветры, горы, деревья даны нам, чтобы понять человеческую душу, сокрытую глубоко-глубоко. Когда я вижу отчаявшуюся иву, я — понимаю Сафо».

В «Письме к Амазонке» присутствует намек на смерть Парнок в 1933 году, хотя ее имя не называется. Сначала Цветаева хочет узнать больше о ее смерти, но потом изменяет решение: «Ну и что, что умерла? Ведь и я когда-нибудь умру… — И решительно, с величайшей правдивостью равнодушия: — Ведь она умерла во мне, для меня — лет двадцать назад?»

С другой стороны, Парнок всегда хранила портрет Цветаевой на столике возле кровати, очень высоко отзывалась о ее таланте, и, хотя в одном из ее стихотворений, связанных с разрывом отношений, чувствуется горечь, она в конце концов «простила». В стихотворении, адресованном другой Марине, Марине Баранович, написанном в 1929 году, Парнок вызывает воспоминание о своей бывшей подруге:

Та же холодность змеиного коварстваи скользкие пути… Но я ее простилаи я люблю тебя и сквозь тебя, Марина,видение твоей тезки.