Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Дорогой Марк Александрович,

Получил сегодня Ваше письмо от 12/VII – и отвечаю немедленно. Относительно «негодования» или хотя бы «раздражения», которое будто бы вызывает в Париже деятельность нью-йоркского Лит<ературного> фонда, я узнал впервые из Вашего письма. Я провел в Париже два с половиной месяца, видел довольно много людей – и, кроме признательности, ничего по Вашему адресу не слышал. Поверьте, что пишу это не из вежливости, а с абсолютной правдивостью. Очень боюсь, что сведения о «негодовании» исходят от Я.Б. Полонского. Позиция Полонского такова, что многие даже (в шутку, конечно) считают его больным. Его непримиримости поистине нет предела. А так как сочувствия и согласия она почти ни в ком не встречает (не по существу, а из-за той слишком уж кипучей формы, в которую его «непримиримость» облечена), то негодует он безостановочно, – и мог, конечно, свое личное негодование по поводу одной какой-нибудь ошибки в распределении посылок приписать всем. Повторяю, кроме доброго слова, я ничего никогда о Вас – т. е. о фонде – ни от кого не слышал.

<…>

Не думайте, что о Полонском я пишу отрицательно. Нисколько. Я с ним в самых добрых отношениях – его стойкость мне даже импонирует. Он в данном вопросе – одиночка и никого, кроме самого себя, не представляет.

Вопрос второй – о гарантиях, которые я должен был бы давать. Спасибо за доверие, я искренне ценю его. Но принужден отказаться. Все эти годы я прожил безвыездно в Ницце. Доходили до меня только слухи. В Париже слухи проверить трудно (все конечно, были «резистантами»), да и охоты у меня к этому нет. Лично мне ближе и понятнее позиция старого Кр<асного> Креста, о которой Вы пишете: помогать всем нуждающимся (т. е., в сущности, не подражать нашим врагам). Но может быть, Вы и правы, par le temps qui court407. Только я никак не могу взять на себя роль судьи, больше всего потому, что у меня нет для того нужных сведений. Это не «корвэ», как Вы пишете. От «корвэ» я не отказался бы. Это нечто такое, за что я не могу взять нужной Вам ответственности.

Наконец, третье – о Г.В. Иванове. Скажу откровенно, вопрос о нем меня смущает. Вы знаете, что с Ивановым я дружен, и дружен давно, хотя в 39 году почти разошелся с ним. Я считаю его человеком с такой путаницей в голове, что на его суждения не стоит обращать внимания. Сейчас его суждения самые ортодоксальные. Но прошлое не таково. Я был бы искренно рад, если бы Вы послали ему хоть десять посылок, но дать то ручательство, которое Вам нужно, не могу. Писать мне это Вам тяжело. Но Вы просите меня «не подвести фонда», и по всему тону Вашего письма я чувствую, что не имею права отнестись к поставленному Вами вопросу легкомысленно. Пусть официальной причиной моего отказа дать гарантию останется общее мое нежелание их давать. Остальное – строго между нами. Не скрою от Вас, что мне было бы неприятно, если бы о нашей переписке по этому поводу узнал сам Иванов. Он истолковал бы мое поведение как недоброжелательство. А недоброжелательства нет. Но я не могу в отношении Вас – и при моем уважении к Вам – поступить иначе.

Кстати, Роговский мне только что рассказал, что на совещании у Долгополова Иванову было в выдаче посылки отказано на том основании, что он состоял членом сургучевского союза писателей. К сожалению, я думаю, что такой факт, всем, к тому же, известный, делает все гарантии ненужными и недействительными. Если Вы принимаете во внимание раскаяние и понимаете – дело, конечно, другое. Но, судя по Вашему письму, в Нью-Йорке настроения не таковы. (Мне сейчас приходит в голову: не возникла ли у Вас мысль о гарантиях только в связи с мнимым «негодованием»? Нужны ли они, если негодования нет, и так ли страшны ошибки?)

К сожалению, письмо мое сегодня только деловое. Спасибо большое за ответ насчет рассказов Ставрова. Спасибо и за желание узнать мое мнение о «Истоках». Я их еще не читал – и «Нового журнала» не видал. Надеюсь вскоре прочесть и жду этого с нетерпением. А в том, что «рецензии ни к чему», я согласен с Вами совершенно, и чем больше рецензий сочиняю (именно сочиняю), тем сильнее чувствую, какой это вздор.

До свидания, дорогой Марк Александрович. Примите мой самый сердечный привет и передайте мои лучшие пожелания Татьяне Марковне. Еще раз благодарю Вас за память, внимание и доброе отношение.

21 сентября 1945 года.