Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск второй

Лукач исходит здесь из идей, высказанных Марксом в «Тезисах о Фейербахе», о практике как предметной деятельности, о совпадении изменения обстоятельств и человеческой деятельности, о практически-критической деятельности, о практическом характере общественной жизни[380]. Единство субъекта и объекта и их возможное тождество осуществляются в практике, в деятельности. Человек – разумеется, не как индивид, а как существо, включенное в социальную группу (класс), – является одновременно субъектом и объектом социального становления. С точки зрения практики проблемы общественного бытия теряют свой трансцендентный по отношению к человеку характер. В них не остается больше ничего такого, что не могло бы быть переведено в плоскость взаимоотношений между людьми: именно человек своей объективной практикой обосновывает диалектику субъекта и объекта. Приходится еще раз подчеркнуть здесь тот факт, что субъект в данном случае – это не просто индивидуальный субъект познания, но прежде всего коллективный субъект социального действия и становления.

Подобными утверждениями Лукач сознательно вступил в противоречие с некоторыми аспектами энгельсовской интерпретации исторического материализма Маркса и неосознанно оказался в конфликте с «Материализмом и эмпириокритицизмом» Ленина[381].

Критикуя Энгельса за неверное истолкование кантианского понятия «вещи в себе» и разницы между кантианским критицизмом и агностицизмом Юма, а также за то, что тот допустил «терминологическую неточность, почти непостижимую в таком знатоке Гегеля, как Энгельс», Лукач замечает, что Энгельс отождествляет промышленность и эксперимент с практикой в философско-диалектическом смысле[382]

. Лукач же, напротив, рассматривает эксперимент как созерцательный момент, ибо экспериментатор создает чистую, искусственную среду, чтобы иметь возможность спокойно наблюдать беспрепятственное проявление законов природы. Экспериментатор, иными словами, исключает все элементы помех, как субъективного, так и объективного происхождения, стремится в возможно большей мере свести материальный субстрат своих наблюдений к формализованным данным, которые могут быть обработаны с помощью математики. Следует добавить, что Лукач вообще относил математические и экспериментальные методы новых естественных наук к умозрительным методам. Преодоление созерцательной позиции возможно лишь тогда, когда объект теряет свою естественную объективность, а субъект покидает свою позицию чистого наблюдения за объектом и его закономерным поведением, перестает ограничиваться исключительно экспериментальными установлением и проверкой этого поведения или его техническим использованием. Практическое познание социально-исторической действительности вследствие единства субъекта и объекта структурно изменяет сам объект познания, форму его объективности. Поэтому, с точки зрения Лукача, промышленность, то есть капиталист как носитель экономического, технического и т.п. прогресса, не действует, а оказывается объектом действия: «вся его „деятельность“ исчерпывается правильным наблюдением и подсчетом тех объективных результатов, к которым приводит действие тех или иных наук»

[383]. Речь, следовательно, и здесь идет об умозрительной позиции, а не о «практически-критической деятельности» в марксистском смысле.

Второе открытое возражение, которое Лукач адресует Энгельсу, относится к диалектике природы. Этой критикой Лукач положил начало дискуссии, продолжающейся по сей день. Речь идет о проблеме, которую можно сформулировать следующим образом: является ли материалистическая диалектика Маркса всеобщей теорией, охватывающей наиболее общие законы природы, или же она относится только к исторической (культурной) действительности и человеческому мышлению? По Лукачу, материалистическая диалектика отождествляется с историческим материализмом, поэтому он подчеркнуто ограничивает сферу действия метода материалистической диалектики социальной действительностью. Он считает, что Энгельс в «Анти-Дюринге» (рукопись «Диалектика природы» в то время еще не была опубликована) последовал дурному примеру Гегеля, то есть попытался выстроить законченную и замкнутую систему и ради этого распространил диалектический метод также на познание природы,

«в то время как в познании природы отсутствуют решающие детерминации диалектики: взаимодействие субъекта и объекта, единство теории и практики, историческое изменение объективной основы категорий как базы их мыслительной модификации и т.д.»[384].