Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск второй

Таким образом, и революционные, и реформистские политические концепции игнорировали социально-экономический контекст реорганизации буржуазного господства, предпринятой в результате тяжкого кризиса, поразившего его в революционный период после первой мировой войны. Если коммунисты бросились на штурм системы этого господства, когда революционное движение уже выдыхалось, и в конечном счете отказались – как это случилось в Германии в 1923 году – от попыток использовать изломы и противоречия, которые были присущи этому процессу структурной перестройки, то социал-демократия в итоге оказалась интегрированной в этот процесс перестройки на правах подчиненной силы. Реорганизация индустриальных отношений под контролем государства означала, если вдуматься, также защиту интересов, порожденных существованием той самой «системы наемного труда», которая, как утверждал Маркс в «Критике Готской программы», в любом случае подлежит ликвидации. Эта система воспроизводила себя именно потому, что вытекающие из ее существования интересы оказывались перенесенными в социальную политику государства, в государственное регулирование индустриальных отношений[645]

. Социальное государство, следовательно, представляло собой не только обман либо иллюзию, оно было также действительностью, буржуазной гегемонией в действии. Ведь и сам экономический кризис 1929 года как мгновение «обнажения истины» выявляет собственную природу орудия защиты буржуазного господства. Речь шла, следовательно, не о превратностях, которых организованный капитализм мог бы избежать, и не о признаках краха системы, как полагали в течение некоторого времени в кругах Коминтерна.

Если процесс перестройки структуры буржуазного господства представлял собой трудную проблему уже до начала кризиса, то еще более затруднительной для решения эта проблема стала после 1929 года. Деятелей Коминтерна кризис, с одной стороны, и строительство социализма в Советском Союзе – с другой, побуждали верить, будто «трудящиеся массы в капиталистических государствах убедились в превосходстве социализма по сравнению с капитализмом»[646]

. В рядах социал-демократии еще в 1928 году исходили из предположения, что реформистская деятельность социал-демократов способна «согнуть» капитализм в том смысле, что с помощью «экономической демократии» его способы функционирования могут быть использованы для реализации интересов трудящихся. При капитализме свободной конкуренции, говорит Нафтали, царило убеждение, что единственной альтернативой деспотизму капиталистической системы является организация всей экономики в целом на социалистических началах.

«До тех пор пока революция не перевернет насильственным образом весь общественный порядок, все будет оставаться как есть – таково было общепринятое допущение. Потом постепенно стало выясняться, что структура самого капитализма изменчива и что до того, как капитализм будет разбит

, он может быть также согнут

»[647].

Но в последующие годы сделалось очевидным, что в условиях кризиса инициатива переходит в руки буржуазии как класса, в руки тех политических партий, которые менее всего колебались перед лицом необходимости обеспечения господства капитала даже с помощью самых зверских методов. Не капитализм, а рабочее движение оказалось согнутым, подорванным, рассеченным, и наконец в 1933 году его организации были на «тысячу лет» разбиты в Германии.