Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск второй

Механизмы, на которые в ходе кризиса опирается перестройка структуры господства буржуазии, чрезвычайно сложны, и здесь у нас нет возможности подвергнуть их детальному анализу. К числу такого рода механизмов-процессов относятся, в частности: расщепление рабочего класса на занятую часть и безработных со всеми вытекающими отсюда пагубными последствиями для классового сознания и потенциальной активности трудящихся[650]

; перестройки в процессах общественного производства; повышение однородности экономической базы капиталистического господства путем устранения – с помощью банкротств – слабейших предприятий; обновление технологических основ производства; преобразования в системе мер государственного регулирования социальных процессов; международные перемещения капиталов, а также – и в особенности – «диктатура платежного баланса», под гнетом которой протекают эти процессы.

Таким образом, те коррекции, проведению которых способствует кризис, отнюдь не безрезультатны для соотношения социальных сил в обществе (вера в подобные коррекции была одной из величайших иллюзий в рядах социал-демократии). Немало размышлений было посвящено обдумыванию альтернативной экономической политики, которая позволила бы преодолеть кризис. Часть социал-демократов и профсоюзников очень хорошо понимала, что с резким падением динамики капиталистического накопления в кризисном состоянии оказывается и сама правомерность господствующей системы. Но не менее отчетливо они сознавали, что, если в ответ на развивающийся кризис организация рабочего движения из года в год проводит одну и ту же политику, не имеющую альтернативы, или даже впадает в своего рода «ортодоксальный» фатализм, ведущий к принятию «этой системы как неизбежной», к согласию с автоматическим ходом депрессии, разрушающей силы и боеспособность рабочего движения, то авторитет указанной организации от этого страдает, если не просто улетучивается. Между тем не кто иной, как Гильфердинг, крупнейший теоретический представитель реформизма, в конечном счете становится именно на такую позицию. После 1929 года он оправдывает и поддерживает дефляционистскую политику Брюнинга и ведет борьбу против альтернативных предложений, выдвинутых в декабре 1931 года Всеобщим объединением немецких профсоюзов и изложенных в программном документе Войтинского, Тарнова и Бааде[651]

.

В этом случае очевидной становится двусмысленность реформизма, вполне совместимого в то же время с ортодоксальными позициями, которые, по правде говоря, оказываются не столь далеки от буржуазной политики сдерживания потребления («жесткой экономии», как сказали бы мы сегодня). Реформизм в этом смысле ограничивается социальными вопросами, социальной политикой, между тем как экономическая политика остается подчиненной функциональным потребностям капиталистического накопления, и альтернативные решения не получают развития. Признание автономии частной собственности и, следовательно, автономии накопления – признание, понимаемое как предел, который система ставит реформистской политике, – влечет за собой самоограничение социальной политики и оставление экономической политики на произвол буржуазных партий и управляемого ими государства. Но ведь временные возможности реформизма – постоянно подчеркивающиеся его ревнителями – могут быть использованы только при том условии, что правительственная экономическая политика, служащая средством структурирования классового господства[652]

, также подвергается критике, и ей противопоставляются убедительные альтернативные предложения. Как бы там ни было, поставленная Гейтсом «ключевая проблема» – «возможна ли на самом деле экономическая политика, способная успешно справиться с депрессией»[653]

, – так и не получает ответа со стороны социал-демократии.

В ходе кризиса, разразившегося к началу 30-х годов, получают развитие все те системы и институты капиталистического регулирования, которые обеспечат господство капитализма на мировом рынке примерно до середины 70-х годов, несмотря на расширение социалистического лагеря и деколонизацию «третьего мира». И вовсе не является парадоксом то, что эти методы регулирования (например, основанные на принципе стимулирования экономики с помощью платежеспособного спроса) первоначально прошли обсуждение в рядах рабочего движения в качестве альтернативной политики борьбы с кризисом. Поскольку решение проблемы рассматривалось при этом со стороны сферы обращения, а размышления, направленные на поиск альтернативной социализации (здесь мы отвлекаемся от вопроса об экономической демократии в узкотехническом смысле), почти не затрагивали процесса производства[654], сердцевина капиталистического господства осталась в значительной мере под властью буржуазии.