Марлен Дитрих

Я преклонялась перед этим человеком и гнушалась его, принимала его и приходила в отчаяние от его тирании. Он сделал меня звездой, расточая на меня все идеи, которые его посещали и приводили в восторг. Он придал величие нашим именам. Дитрих – это я, говорил он, и я – это Дитрих.

Мой монстр и создатель, ангел и демон.

После шести лет триумфов и поражений он оставил меня одну.

Сцена шестая

Самая высокооплачиваемая актриса

1935–1940 годы

Вы можете представить кого-нибудь,

кто обворожил бы меня?

Глава 1

Контракт с «Парамаунт» еще на две картины с ежегодным заработком в двести пятьдесят тысяч долларов был возобновлен. Я покинула свой дом на Норт-Роксбери-драйв и перебралась в великолепное поместье в Бел-Эйр, к востоку от Беверли-Хиллз. Мерседес спросила, почему я не покупаю жилье, если не намерена возвращаться в Германию, пока страна находится под властью нацистов. Я ответила, что мне нравится Калифорния, особенно климат, но я не рассматриваю Америку как свой дом.

– Я изгнанница. Мы не можем врастать корнями в чужую землю.

– Особенно когда ты платишь за чужие корни, – сказала она. – Я знаю, как много ты даешь каждому беженцу, который переступает твой порог.

Теперь этих беженцев был легион – лучшие таланты Германии скрывались от Гитлера и его жестоких преследований. Салон Мерседес становился все более популярным, и истории, которые я там слышала, – о гонениях, о нюрнбергских законах, лишивших евреев гражданства, о «ночи длинных ножей», во время которой Гитлер уничтожил всю оппозицию в своей партии, – заставляли меня вонзать ногти в ладони.

Страна, где я родилась, где познала первый успех, стала местом безжалостного террора.

Поддерживать соотечественников, которые приезжали в Голливуд, деньгами, направлением на студии и даже местом для ночлега, – разве я не должна была так поступать? Это было единственное, что я могла сделать. Теперь я не высказывалась открыто, сознавая, какую опасность могли нести мои слова, произнесенные публично. На родине меня ненавидели, мои картины предавали анафеме, мой образ обезображивали, само мое происхождение ставилось под вопрос Геббельсом, который опубликовал статью, где называл меня незаконнорожденной дочерью русского. Я могла вообразить, в какую ярость это приводило маму, но когда бы я ни звонила дяде Вилли, договариваясь заранее, чтобы она была у него, моя мать неизменно отвечала: «Мы не сделали ничего плохого. Вступили в партию, как приказал Гитлер. Зачем им беспокоить нас?»

Но они могли. Я боялась, что могут. Руди, так как его не лишили разрешения ездить в Германию, заверил меня, что побывает там, навестит моих родных и проверит, говорит ли мать правду. Он съездил и отчитался: все было так, как она описывала, хотя добавил: «Тебе бы не понравилось то, что я там увидел. Нашего Берлина больше нет».

Тем временем на следующей картине – «Желание» – я воссоединилась с Гэри. Название оказалось весьма подходящим, потому что, как только начались съемки, мы возобновили наш роман. Он бросил Лупе или она бросила его – кто поймет? – и разводился с женой. Теперь ему было за тридцать, он играл вожделенные главные роли и полностью раскрыл свой потенциал, стал красивее, чем прежде, и проявлял не меньшее искусство в постели.

Мерседес была обижена. Она не одобряла моих близких отношений с мужчинами, и хотя время от времени мы встречались как любовницы, она вернулась к Гарбо «на полный день». У нее был особый пароль, которым она пользовалась при разговорах со мной по телефону, – Ocupée[65], когда Гарбо была у нее дома. Меня так и подмывало отправиться в Санта-Монику с Гэри и припарковаться где-нибудь поблизости, чтобы хоть краешком глаза посмотреть на мою ускользающую соперницу, которую, как бы неправдоподобно это ни звучало, я до сих пор так и не видела лично.

– Она вовсе не такая, какой себя выставляет, – сказал Гэри. – Ты гораздо красивее и… – добавил он, спускаясь к моему пупку, – вкуснее.

Я легонько шлепнула его:

– Ты с ней не спал. Она любит женщин. Мне это известно из достоверного источника.

– О тебе тоже так говорят, – он лизнул меня, заставив вздрогнуть, – а посмотри на себя сейчас.

Фильм «Желание» стал хитом, и сердечная боль по поводу потери фон Штернберга стерлась. В роли похитительницы драгоценностей Мадлен я была разодета в норку и источала очарование, которого ждала публика. Картина только выиграла от моих недетских шуточек с героем Гэри – добродушным американцем, которого Мадлен вовлекает в грабежи. Кроме того, по сюжету был счастливый конец, что тоже, как и моя возня с Гэри, порадовало «Нью-Йорк таймс», заявившую: «Освободившись от уз фон Штернберга, мисс Дитрих воспрянула духом».