Марлен Дитрих

– Это не займет много времени. – Она разглядывала меня в зеркале. – У меня к тебе предложение, причем очень выгодное. – Увидев, что я нахмурилась, Лени продолжила: – Герр Геббельс прочитал отзывы на твои последние картины. Дорогая, он знает, что дела в Америке у тебя сейчас складываются не очень хорошо.

– Правда? А здесь кажется, что Геббельс не в восторге от моей работы.

– Ты неправильно все поняла. Ему она очень нравится. По правде говоря, настолько, что он поручил мне предложить тебе пятьдесят тысяч фунтов за то, чтобы ты снялась в Германии. Ты можешь привлечь к работе любого режиссера, какого захочешь.

Теперь уже я не удержалась от смеха:

– Лени, ты проделала весь этот путь, чтобы передать мне такое гнусное предложение?

Она побледнела под румянами:

– Конечно нет. Боже упаси! – Бывшая «городская сестричка» попыталась рассмеяться, но голос у нее дрожал. – Я очень занята. Олимпиада и все прочее.

– А если бы я назвала фон Штернберга? – спросила я, но Лени не ответила, тогда я сказала, отрывисто кивнув: – Я не собираюсь этого делать.

– Марлен, правда…

Я подняла вверх руку:

– Как я уже говорила, это для меня сюрприз. Они хотят, чтобы я снялась в Германии? В последний раз, когда я интересовалась, что пишут обо мне там, отзывы были гораздо хуже, чем в Голливуде.

– Мы обещаем, что кампания против тебя будет моментально свернута, мы подготовим публику к твоему возвращению. – Она наклонилась ко мне с робкой улыбкой. – Фюрер хочет принять тебя лично. Он проявил большой интерес к встрече с тобой. И он умеет обращаться с дамами.

Лени ошиблась. Я все поняла правильно. Германия находилась в свете софитов в связи с Олимпийскими играми, поэтому жестокости рейха следовало замести под ковер, пока игры не закончатся. Приедут туристы и делегации из других стран. Смущать чувствительность иностранцев табличками «Juden Verboten»[67]

или продолжительным отсутствием в стране самой высокооплачиваемой голливудской актрисы-немки будет проявлением негостеприимства.

Внутренне меня перекосило от отвращения, но я заговорила сладким голосом:

– Дорогая Лени, это действительно очень мило с твоей стороны, что ты проделала весь этот путь. Сожалею, но я не могу принять ваше предложение. Я тоже очень занята. У меня подписан контракт с «Парамаунт» на ближайшие два года, то есть по его окончании мы оказываемся в конце тридцать восьмого года. А после этого я уже обещала взяться за другие проекты. Можем мы вернуться к этому разговору, скажем, в тысяча девятьсот сороковом?

Лени замерла. Потом затоптала на полу сигарету:

– Весьма печально, когда от своего народа отказываются за доллары. Это долго не протянется. Женщина твоего возраста, не важно, насколько хорошо сохранившаяся… Они там не ценят зрелость так, как мы. И я боюсь, что в сороковом будет уже слишком поздно.

– А я попробую испытать судьбу.

Лени пошла к двери, но я не поднялась.

Она остановилась:

– В Лондоне я проведу еще день или два, так что, если ты вдруг изменишь свое решение, мой отель…

– Счастливо добраться до дому, – перебила ее я. – Передай от меня привет своему фюреру.

Она вышла, хлопнув дверью. Бетси вылезла из своего укрытия за ширмой и, встретившись со мной взглядом, хихикнула:

– Ее фюрер?

– Да, – подтвердила я. – Он определенно не мой.

На премьере я появилась в бриллиантах и платье из серебряного ламе. На студийной вечеринке после демонстрации фильма со мной сблизился жизнерадостный актер Дуглас Фэрбенкс-младший. Невероятно красивый, он весь вечер ходил за мной хвостом, как щенок, пока я не пригласила его в свой роскошный номер.

Не знавший сначала о том, что между нами семь лет разницы в возрасте, Дуглас был страстным и преданным. Сопровождая меня в поездке в Париж для встречи с Руди и Тамарой, он с удивлением обнаружил, что я замужем – очевидно, газет он не читал, – однако постарался изобразить беспечность и вел себя как ни в чем не бывало.

Руди посмотрел на меня с сарказмом:

– Что-то уж слишком юн, тебе не кажется?

Я это замечание проигнорировала, так как оно было сделано, когда мы садились в поезд, чтобы всей семьей на целый месяц отправиться в отпуск в Швейцарию.

Пока мы жили в арендованном шато на Люцернском озере, беспечности у Дугласа поубавилось: он увидел, какие у меня отношения с мужем и его любовницей. Мы не испытывали стеснения, проходя по лужайке голыми, чтобы погрузиться в пруд. Руди загорал и читал, а мы с Тамарой сидели под зонтами от солнца и разговаривали о моде или искусстве. Тами чувствовала себя неважно. У нее расшалились нервы, доверительно сообщил мне Руди, и это состояние обострилось в связи с переездом в Париж. После бегства из России Тамара стала крайне чувствительна к любым переменам и, случалось, впадала в депрессии, которые продолжались неделями. Я беспокоилась за нее и уделяла ей особое внимание, позволяла носить мою одежду и просила помогать мне готовить. Эта женщина была предана Руди, в этом я с ней не могла сравняться, но и не хотела видеть ее несчастной.