Маршал

– Иди, Болотаев, – был вердикт. – Никаких танцев и песен… О душе надо думать. К смерти готовиться. И вообще, займись достойным мужским делом, а пляски и песни – удел никчемных людей.

Когда Тота возвратился в театр, первой его встретила мать, с тревогой спросила:

– Что там было? У тебя расстроенный вид.

– Ничего, – сердито ответил сын. – Никто мне не запретит здесь, у себя дома, танцевать лезгинку.

– Может, ты уедешь? – тихо промолвила мать.

– Нет! – твердо выдал сын, а затем слегка улыбнулся. – Помнишь, что сказал Эсамбаев? Я буду танцевать! Мы будем танцевать!

В тот же день, точнее уже вечером, во время репетиции к нему прямо в зал в грязной обуви явился обросший вооруженный молодой человек и наглым тоном спросил:

– Ты Болотаев Тота? Получи. – Он протянул Тоте бумагу.

– Что это такое? – Тота рассматривал повестку.

– Повестка в шариатский суд.

– Какой суд? – удивился Тота.

– Придешь – узнаешь.

– Никуда я не пойду, – Тота демонстративно разорвал бумажку и, указывая на дверь, – освободите помещение. Это театр! Храм культуры и народа! А вы в таком виде, при оружии.

– Тота, перестань! Ты их не знаешь. – Артисты попытались образумить своего руководителя.

– Что значит «перестать», – возмущался Болотаев. – Ведь в мечеть, если он туда ходит, в таком виде его не пустят.

– Ну вы, безбожники, – усмехнулся пришедший. – Этот развратник с мечетью сравнили. – Он с презрением, смачно и вызывающе плюнул.

– Как ты смеешь?! – вскрикнул Болотаев и кинулся было на гостя, но его уже схватили. Успокаивали.

После репетиции, по местным порядкам, время было уже очень позднее и опасное, коллеги предложили проводить Тоту до дома, учитывая, что ещё есть комендантский час. На что Болотаев попытался усмехнуться, но встревоженность была, ибо он вспомнил, что пару лет назад и не за такое его прилично поколотили.

Однако теперь он руководитель и не имеет права бояться, поэтому громко заявил:

– Если мы – люди искусства – прогнемся, то мракобесы здесь окончательно восторжествуют! Никого и ничего не бойтесь: это наша Родина, наш театр, наш танец и мы будем танцевать!

С этими словами он покинул здание театра. Прямо перед ним окна их квартиры и даже свет керосинки виден. Но чтобы войти во двор, надо с проспекта Революции завернуть на улицу Мира и там арка, где его ждали… Нещадно стали бить. Мать спасла. Она нутром почуяла неладное, пошла навстречу сыну и застала эту картину. С криком и проклятиями, как волчица, она бросилась на эти мрачные тени…

Очнулся Тота в больнице. Перед ним в беззвучном режиме включен телевизор. На экране, внизу, бежит текстовая строка, в эфире – новости, а в стороне он их не видит, но слышит голос матери:

– Доктор, когда он придет в себя?

– Не знаю, не знаю. Сотрясение мозга.

В этот момент показывали, что президент России амнистировал мятежников и из тюрьмы выпустили бывшего председателя парламента России Хасбулатова под домашний арест.

«Вот она – причина!» – после сотрясения всё стал понимать Болотаев. Как только чеченца Хасбулатова посадили в тюрьму, у всех чеченцев в России дела стали плохи. У него всё отняли и попросили убраться поскорее из Москвы.

«И что удивительно, – продолжает думать Тота, – его ректор попросил не появляться в столице до Нового года, словно знал, что к этому времени всё, как говорится в России, устаканится». Так оно и есть, Хасбулатова освободили, и мать Болотаева более не желала в Чечне оставлять. Прямо из больницы вывезла Тоту в Минводы, посадила на поезд до Москвы (самолет пока противопоказан, хотя Тота чувствует себя нормально). Вот и получилось так, что новогоднюю ночь он встречал в пути и, благо что состав почти пустой, один в купе.

1 января 1994 года утром Тота прибыл на Казанский вокзал. Даже на вокзале людей совсем мало, а город вообще пустой. Холодно. Ветер. Колючий снег.

Вроде и провел Тота в столице немало лет, и знакомых и их телефонов и адресов аж два блокнота, а податься, оказывается, некуда. Будто прибыл в первый раз в незнакомый город.

Как обещал матери, по прибытии Тота первым делом стал искать переговорный пункт, чтобы позвонить в Грозный. Оказывается, в связи с праздником функционирует только центральный телеграф на Тверской.

Как назло, ни домашний, ни театральный номера не набираются. В Грозном к этому привыкли – перебои во всем.

Весь день Тота бродил по Тверской, через час-полтора повторяя заказ; уже очень устал и промерз до костей, но услышать мать очень хотел и услышал. Он думал, что её успокоит, но, как всегда, она его успокаивала, сообщила неожиданную новость:

– Тота, вчера принесли телеграмму от ректора. Поздравляет и просит срочно ему позвонить.

– Тота, срочно приезжай. – По голосу бывшего ректора Тота понял, что веселье в разгаре.

– А я в Москве. Сегодня прибыл.

– А номер телефона? Где остановился?

– Пока нигде.

В трубке тишина. Долгая пауза, покашливание, и после этого уже совсем изменившимся, серьезным тоном бывший ректор сказал:

– Немедленно приезжай ко мне.

Когда Тота прибыл к шефу, празднование Нового года продолжилось.