Марсианка Подкейн. Гражданин Галактики

Полтора часа просидел Баслим на корточках над спящим ребенком. Пот струился по его морщинистому лицу. Старик чувствовал себя опустошенным. Чтобы вернуть мальчика к тем временам, что его интересовали, им пришлось пройти через переживания, которые были тягостны даже для старого ожесточившегося Баслима. Поэтому мальчик вновь и вновь сопротивлялся воспоминаниям, и старик не мог его в том винить. Теперь он знал наперечет все рубцы на спине Торби и мог назвать имена негодяев, оставивших каждый из них.

Так или иначе, он добился своего, он заглянул в прошлое дальше, чем позволяла память мальчика в состоянии бодрствования, заглянул в его раннее детство и, наконец, в тот болезненный момент, когда Торби, совсем еще младенца, вырвали из родительских рук.

Оставив мальчика лежать в глубокой коме, Баслим попытался собрать разбегавшиеся мысли. Последние минуты разговора дались Торби с таким трудом, что старик усомнился: а имел ли он право докапываться до корня зла?

Что ж, посмотрим… Что ему удалось узнать?

Мальчик был рожден свободным. Но Баслим в этом и не сомневался. Родной язык Торби – английский Системы, но парень говорит на нем с акцентом, которого Баслим не может распознать из-за особенностей детской артикуляции. Стало быть, мальчик родился в пределах Терранской Гегемонии, а может быть (хотя и маловероятно), даже на самой Земле. Это был своего рода сюрприз: прежде Баслиму казалось, что родной язык мальчика – интерлингва, ведь он владел ею лучше, чем тремя другими знакомыми ему языками.

Что еще? Родители мальчика, конечно, мертвы, если можно полагаться на его искалеченную память, на обрывки воспоминаний, извлеченные Баслимом из глубин его мозга. Старик не смог выяснить родительские фамилии или придумать какое-нибудь иное средство их идентификации. Они были просто «папой» и «мамой», так что в конце концов старик оставил надежду разыскать семью мальчика.

Что ж, теперь он должен сделать кое-что, чтобы это испытание не оказалось для парнишки напрасным.

– Торби?

Мальчик застонал и пошевелился:

– Что, пап?

– Ты спишь. Ты проснешься только тогда, когда я тебе скажу.

– Я проснусь… когда ты скажешь…

– Как только я скажу, ты проснешься. Тебе будет хорошо, ты забудешь все, о чем мы с тобой говорили.

– Ага, пап…

– Ты все забудешь, тебе будет хорошо. Через полчаса ты снова захочешь спать. Я попрошу тебя лечь в постель, ты ляжешь и сразу уснешь. Ты будешь крепко спать всю ночь и видеть хорошие сны. У тебя больше не будет плохих снов. Повтори это.

– У меня больше не будет плохих снов…

– Ты никогда не увидишь кошмаров. Никогда.

– Никогда…

– Папа и мама не хотят, чтобы ты видел плохие сны. Они счастливы и хотят, чтобы ты был счастлив. Они будут сниться тебе только в добрых снах.

– В добрых снах…

– Все хорошо, Торби. Ты начинаешь просыпаться. Ты просыпаешься и не можешь вспомнить, о чем мы говорили. Но ты никогда больше не увидишь дурных снов. Проснись, Торби.

Мальчик сел, протер глаза, зевнул и улыбнулся:

– Ой, я же совсем заснул. Вот сыграл с тобой шутку! Что, не получилось, пап?

– Все в порядке, Торби.

Не один сеанс понадобился, чтобы усмирить призраков, но со временем кошмары отступили и прекратились вовсе. Однако Баслим не был искусным гипнотизером и не мог стереть дурных воспоминаний, в глубине они все равно оставались. Ему удалось лишь внушить Торби, что воспоминания эти не будут омрачать его жизнь. Впрочем, даже будь Баслим более сведущ в гипнозе, он все равно не стал бы избавлять мальчика от воспоминаний: по его твердому убеждению, житейский опыт человека – всецело его достояние, и нельзя без разрешения вырывать из памяти ничего, даже самого печального.

Ночи Торби наполнились покоем, зато дни – суетой. Поначалу Баслим все время держал мальчика при себе. Позавтракав, они обычно брели на площадь Свободы. Старик устраивался на мостовой, а Торби с голодным видом сидел или стоял рядом, держа в руках чашу для подаяний. Место они всегда выбирали такое, где было побольше пешеходов, но при этом старались не очень мозолить глаза полиции. Мало-помалу Торби открыл, что полицейские, патрулирующие площадь, в большинстве своем способны только рычать. К тому же полиции недоплачивали, и Баслим заключил с патрульными весьма выгодное для них соглашение. Место они всегда выбирали так, чтобы загораживать дорогу пешеходам, но не слишком, – нельзя было давать полицейским повод обратить на себя внимание. Мало-помалу Торби открыл, что полицейские, патрулирующие площадь, могут разве что наорать, но не более того: договоренность с Баслимом обеспечивала им прибавку к низкой зарплате.