Мартин Борман. Неизвестный рейхслейтер. 1936-1945

Капитан Герхард Болдт, молодой офицер, пять раз раненный в ходе войны в России и теперь служивший адъютантом генерала Кребса, около полудня 27 апреля встретил Бормана. Тот сообщил ему о скором освобождении Берлина 12-й армией генерала Венка. Затем Борман сказал: «Оставшись здесь и сохранив преданность фюреру в самое тяжелое время его существования, вы получите высокую должность в государстве, а также большие имения в награду за верную службу, когда битва победоносно завершится».

Болдт, знавший реальную военную обстановку, ужаснулся. «Неужели он верит в этот бред о «победоносной битве» сейчас, 27 апреля?» – спрашивал себя Болдт. Верил ли Борман на самом деле в то, что говорил, или его слова были просто «дьявольской смесью притворства, мании величия и фанатичной глупости»?

Однако этой ночью, видимо, стала ослабевать даже вера Бормана. Войска Красной армии, которые днем раньше обстреливали имперскую канцелярию наугад, теперь подвергли ее беспрерывной массированной артиллерийской бомбардировке. Борман мог слышать, как массивная каменная кладка зданий имперской канцелярии раскалывается и рушится на территорию сада и двора над бункером. Он чувствовал ноздрями резкий запах серы и известковой пыли, который проникал в бункер через вентиляционную систему, он видел, как содрогались вокруг него толстые бетонные стены. Он знал также, что в этот день русские захватили два берлинских аэропорта, Темпельхоф и Гатов. Теперь оставался единственный, весьма опасный способ, который давал надежду на возможность выбраться из города: перелет на самолете, достаточно малом, чтобы подняться с импровизированной взлетной полосы и попытаться ускользнуть от русских истребителей и огня зенитных батарей.

Борман оставался там, где был. Он сидел, большей частью, за столом в своем кабинете, похожем на тюремную камеру, «записывая для потомства, – по свидетельству летчицы-испытательницы Ханны Райч, – происходившие в бункере события». Ханна Райч (1912–1979; ее называли «валькирия рейха», награждена Железными крестами 2-го и 1-го класса. – Ред.) полагала, что Борман, закончив труд, намеревался тайком вывезти его, чтобы этот труд составил «одну из величайших глав истории Германии».

28 апреля, около 2 часов ночи, капитан Болдт перед отходом ко сну видел Бормана занятым другим делом. Он пьянствовал вместе с Кребсом и Бургдорфом. Это было необычным по двум причинам. Поскольку Гитлер никогда не пил, Борман следовал его примеру, по крайней мере когда находился рядом с фюрером. И, кроме того, генералы возражали Борману, хотя оба они приобрели свой высокий статус благодаря высокой оценке Борманом их особой преданности Гитлеру и нацизму.

Ганс Кребс носил монокль и обычно выглядел невозмутимым. Перед войной он был заместителем военного атташе немецкого посольства в Москве и говорил по– русски. Он занял свой пост благодаря способности сглаживать шероховатости военной обстановки во время докладов Гитлеру. Генерал Вильгельм Бургдорф, начальник управления личного состава сухопутных войск, связал свою судьбу с нацистами. Именно Бургдорф лично передал яд фельдмаршалу Роммелю, который был вынужден его принять после того, как был обвинен в причастности к заговору 20 июля.

Около 4.30 утра приятель-офицер разбудил Болдта, чтобы тот послушал кульминацию спора, происходившего, пока он спал. Болдт слышал, как сильно выпивший, раскрасневшийся Бургдорф кричал Борману: «Девять месяцев назад я взялся за свою работу со всей энергией и энтузиазмом. Пытался снова и снова координировать работу партии и вооруженных сил. Дошел до того, что товарищи по армии стали смотреть на меня косо и даже презирать. Делал невозможное в попытках устранить недоверие Гитлера и партийных руководителей к вооруженным силам. Наконец, меня назвали в армии предателем офицерского сословия. Сегодня я должен признать, что эти обвинения были справедливы, что мои усилия были бесполезны, мой энтузиазм был не только ложным, но наивным и глупым».

Бургдорф замолк, тяжело дыша. Кребс пытался успокоить его, призывая его поостеречься Бормана. Но Бургдорф потребовал, чтобы Кребс оставил его в покое, что он должен высказаться, поскольку, возможно, в последующие сорок восемь часов уже будет слишком поздно это делать. Бургдорф возобновил свой резкий разговор с Борманом.