Мартин Иден

Он сознавал, что творит нечто великое. «Дело пойдет, дело пойдет», — припевом звучало в его ушах. Без сомнения, дело пойдет. Наконец-то, он создаст вещь, на которую набросятся журналы. Рассказ весь сверкал в его воображении, порой словно озаряемом вспышками молнии. Он оторвался от него только для того, чтобы занести в записную книжку последний абзац рассказа. Вся книга уже сложилась у него в голове, готовая во всех подробностях, и потому он мог написать заключение за несколько недель до ее окончания. Сравнивая свой еще не написанный рассказ с другими рассказами о морских приключениях, он почувствовал, что его произведение неизмеримо выше их.

«Один только человек мог бы сделать нечто подобное, — прошептал он вслух, — Джозеф Конрад. „Запоздалый“ заставил бы и его встать с места, пожать мне руку и сказать: „Молодец, Мартин, дружище!“»

Мартин усердно работал весь день и лишь в последнюю минуту вспомнил, что собирался обедать у Морзов. Благодаря Бриссендену его черный костюм был выкуплен, и он снова мог появляться на обедах в соответствующем виде. По дороге он соскочил с трамвая, чтобы забежать в библиотеку и поискать произведения Салиби. Он выбрал «Цикл жизни» и, снова сев в трамвай, принялся читать статью о Спенсере, о которой упоминал Нортон. По мере того как Мартин читал, его начала охватывать злость. Его лицо раскраснелось, зубы были стиснуты, а свободная рука бессознательно сжималась, разжималась и снова сжималась, словно он хотел схватить и раздавить какое-то ненавистное ему существо. Когда он вышел из трамвая, он пошел по тротуару, шагая, словно исступленный. Он пришел в себя только у двери Морзов, после того как со страшной злостью дернул за ручку звонка. В дом он вошел, уже добродушно улыбаясь над самим собой. Но не успел он очутиться в гостиной, как его охватило уныние. «Буржуазия», «берлога торгаша», — невольно вспоминались ему определения, расточаемые Бриссенденом. Ну и что ж из этого, сердито спросил он себя. Ведь он собирался жениться на Рут, а не на ее семье. Никогда еще Рут не была так прекрасна, казалось ему, такой одухотворенной и эфирной, как в этот вечер. На ее щеках играл румянец, и глаза ее притягивали его все больше и больше; это были те глаза, в которых он впервые прочел бессмертие. За последнее время он забыл о бессмертии — его научные занятия и чтение увлекли его далеко от подобных мыслей, но тут, в глазах Рут, он прочел безмолвное доказательство бессмертия, более убедительное, чем всякие словесные доводы. Он увидел в ее глазах то, перед чем должны были замолкнуть всякие споры и рассуждения: он увидел в них любовь. И в его глазах тоже светилась любовь, а против любви возражать было невозможно. Так всемогуща в его глазах была страсть.

После получаса, проведенного вдвоем с Рут перед обедом, Мартин почувствовал себя бесконечно счастливым и бесконечно довольным жизнью. Однако, когда он сел за стол, неизбежная реакция и усталость после целого дня упорного труда дали себя знать. Он почувствовал, что глаза у него утомлены и что сам он стал раздражителен. Он вспомнил, что за этим самым столом, за которым он теперь часто скучал и над завсегдатаями которого смеялся, он когда-то впервые пообедал с культурными людьми. Тогда они казались ему высокообразованными и утонченными. Ему представилась его собственная жалкая фигура; это было так давно; он чувствовал себя дикарем, обливался в ужасе потом, смущался и становился в тупик при виде множества вилок и ножей, его ужасал вид лакея, казавшегося ему каким-то людоедом. Тогда он хотел одним прыжком взобраться на те головокружительные высоты общественного положения, где обитали его хозяева; но под конец он решил быть просто самим собой и не делать вида, будто он человек светский, знакомый с приличиями, когда этого на самом деле не было.

Чтобы успокоиться, он взглянул на Рут, словно пассажир на пароходе при катастрофе: охваченный внезапным страхом, он ищет взглядом, где висит спасательный круг. Вот что это дало ему — любовь и Рут. Все остальное, под влиянием прочитанных книг, рухнуло. Лишь Рут и любовь уцелели после испытания. Для оправдания этой любви он подыскивал доводы в биологии. Любовь была самым возвышенным проявлением жизни. Природа создала его, Мартина, как и всех прочих нормальных людей, для того, чтобы он любил. Она посвятила десять тысяч столетий, нет! — больше, — сто тысяч, миллион столетий этой работе, и он был лучшим ее произведением. Она сделала любовь самым могучим из его свойств, увеличила ее силу на миллиарды процентов, одарила его воображением и кинула его в мир, где ему предназначено было трепетать, умиляться и любить.

Его рука нашла под столом руку Рут, сидевшей рядом с ним, и они обменялись страстным рукопожатием. Она быстро взглянула на него, и в ее глазах было сияющее, умиленное выражение. Все существо его затрепетало, и он ответил ей таким же взглядом; блеск и умиление в ее взоре были лишь отражением того, что она прочла в его глазах, но он не отдавал себе в этом отчета.