Мартин Хайдеггер - Карл Ясперс. Переписка, 1920-1963

Множество людей, которые давно уже ведут с Вами беседы и учатся у Вас, составят широкий круг праздника и будут с благодарностью думать о Вас.

Университеты, мир литераторов и ученых сообществ покажут к этому дню современникам Ваши труды.

Все, что подобает этой годовщине и ее праздничности, свер-шится прекрасным и достойным образом.

И в то же время некто попытается проследить Ваш путь и заодно оценить свой собственный. Он вспомнит о совместных годах и горестных событиях и примет судьбу различных попыток мышления, стремящихся посредством вопрошания указать на сущностное в неспокойном и зыбком мире.

Такое вопрошание может быть столь неотступным, что затрагивает и самое себя в стремлении узнать, нет ли во всей различности мыслительных путей некоего сходства, знаменующего ту близость, в какой — по сути неприметно и непостижимо — находятся между собою все, кто одинок по причине того же дела и той же задачи.

Примите этот привет странника. В нем — пожелание, чтобы Вы сохранили силу и веру в то, что Вашей деятельностью и трудом Вы помогаете окружающим людям достичь ясности сущностного.

Ваш

Мартин Хайдегтер

10—3600 289

[151] Карл Ясперс — Мартину Хайдеггеру

Базель, 3 апреля 1953 г.

Дорогой Хайдеггер!

Спасибо за Ваше поздравление с днем рождения. Вы были совершенно правы: сколько благожелательности и тепла достаются в такой день юбиляру! Я мог ответить всем лишь заранее напечатанной карточкой со словами благодарности. Эту карточку я прилагаю462. Но с Вами так обойтись нельзя. Ведь в Вашем письме сквозит одиночество, Вы чувствуете себя в стороне от всех этих людей, и, возможно, вполне оправданно.

В Ваших строках звучит нечто такое, что я не мог не услышать. Что ж, пусть то, что могло бы стать между нами возможно, пока остается открытым. Между нами обстоит иначе, чем между мной и доцентами-философами. Между нами может быть либо все, либо ничего, ибо условностям поверхностного общения препятствует то, что когда-то было между нами. Я воочию вижу Вас, как будто все было только вчера, вижу Вас в те далекие 1920-е, когда Вы часто бывали со мной, с нами, вижу Ваши жесты, Ваш взгляд, слышу Ваш голос, вспоминаю конкретные разговоры и ситуации. Во всем тогда была та серьезность, какую ни Вы, ни я не хотим предать, поверхностно обсуждая современное, ужасное. Либо мы выступим сообща и будем говорить о том, что было и есть, либо мы будем молчать. Со времен Платона и Канта философия и политика неотделимы друг от друга. При том, как обстоят дела сейчас, я, находясь в некоторой растерянности, не знал бы, что сказать, если бы мы встретились. Мои письма — прежде всего письма последнего лета —

были В9просами. Без всякого умысла я желал увидеть знаки подготовки настроя, необходимым следствием которого стал бы разговор. Может быть, я ошибаюсь, но мне до сих пор кажется, будто эти последние годы так и не принесли нам никаких ответов по существу. Я начинаю сознавать и собственную недостаточность, в те давние годы, начиная с 1920-го: нехватка сил для настойчивой, победительной открытости. Будь я на это способен, я бы крепко держал Вас, неустанно выспрашивал, привлекал Ваше внимание — тогда, возможно, решающее могло бы сложиться иначе. Но у меня не было ни сил, ни ясного предвидения. Если бы мы постоянно встречались в одном и том же месте как коллеги, то либо произошла бы катастрофа, либо возникла солидарность, которая бы выдержала 1933 год. Происшедшее с тех пор с нами, немцами, затрагивает такие глубины, что мы встретились бы лишь в совместных поисках немецких основ т^м, где слово "немецкий" еще не было политическим и Буркхардт мог ставить перед собой задачу показать швейцарцам, что они — немцы463, — фраза, которую сейчас не поймет ни швейцарец, ни немец и которую сам Буркхардт после 1848 года уже не употреблял, осознав, к чему ведут события464. Философствовать во всем мире, как мы оба того хотим, — по-моему, это сбудется, лишь когда станет истинной почва, а она для нас обоих немецкая. Ныне я вижу, как она год от года становится все более заболоченной, даже, например, в журналах, вообще вполне достойных, полных умных, благонамеренных, порой даже значительных мыслей, — "Меркур", "Гегенварт", "Франкфурте? хефте" (изредка в них попадаются глубокие мысли и серьезные высказывания). Полгода назад я собрал и отложил в сторону многочисленные свои заметки и записи по поводу нашего немецкого самосознания465. Ситуация не внушает оптимизма. Подожду, пока мой голос станет еще более несвоевременным для пространства оккупированных областей и тогда благодаря своей решительности достигнет, быть может, немногих и — даже наверняка — многих отдельных граждан. До той поры я отложу и то, что мне все время хочется сделать, — сказать что-либо о Вашей философии и, возможно, побудить Вас к ответу.