Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

При этих словах немалое число слушателей испытали потрясение и ужас. Казалось, судьба Лютера решена. Алеандр, напротив, едва не прыгал от радости: теперь он понимал, что поторопился осудить императора за «благосклонное» на вид приглашение Лютера в Вормс. Иоахим Бранденбургский, возможно, самый серьезный противник Лютера среди семерых курфюрстов, напомнил собранию: все они согласились, что, если Лютер не покается, его необходимо судить. Он не покаялся – значит, нужно подписать документ, составленный императором. Однако, хоть поначалу все и клялись, что с императором согласны, на следующий день подписать вердикт согласились лишь четверо курфюрстов из семи. Фридрих Мудрый отказался, как и курфюрст Рейнского палатината Людвиг фон дер Пфальц. До самой своей смерти Фридрих стоял на том, что Лютеру отказали в серьезном обсуждении поставленных им вопросов по существу, – чего он, несомненно, заслуживал; а без такого обсуждения любой суд оставался комедией и не давал никаких оснований отправлять достойного человека на смерть. Однако четверо курфюрстов все же подписали документ – так что император ощутил за собой достаточно поддержки, чтобы официально объявить Лютера врагом империи.

Однако дальше за одну ночь произошло нечто такое, отчего императору пришлось изменить планы. Под покровом ночи какие-то возмутители спокойствия расклеили по всему Вормсу плакаты. На большинстве из них красовался Bundschuh – крестьянский башмак, символ рабочих классов, противостоящий высоким сапогам, какие носила знать. Плакаты с очевидностью указывали на политическую сторону проповеди Лютера – и представляли собой недвусмысленную угрозу. По крайней мере, именно так многие их и поняли. «Берегитесь! – как бы говорили они. – Если вы осудите Лютера, мы восстанем!» Были и другие плакаты. На одном, дерзко наклеенном на двери городского магистрата, трижды повторялось: «Bundschuh! Bundschuh! Bundschuh!»

Другой гласил: «Горе стране, где король – дитя»[240]. Попадались и стихи, высмеивавшие папских нунциев Глапиона и Шьевра или обещавшие четыреста всадников и тысячу пеших солдат. Ясно было, что за всем этим стоит не один человек

[241].

Триумфальный въезд Лютера в Вормс уже ясно показал, что простой народ считает его своим героем и заступником; и сейчас этот простой народ впервые подал голос и заявил о себе. Уже несколько лет эти люди читали труды Лютера, обсуждали его идеи, ждали от него героического противостояния тирании Рима. Он говорил от имени простых немцев и в их защиту, говорил с немецким остроумием, с немецким огнем; и теперь, когда какой-то испанец-император и итальянцы – папские холуи готовились его растоптать, немцы не собирались стоять в стороне.

Абсолютная власть Церкви давно была им ненавистна: слишком ясно видели они злоупотребление этой властью на всех этажах церковной иерархии, лицемерие большинства клириков, алчность монахов, что, лопаясь от жира, отбирали последнее у бедняков. Все это им надоело. Время элит прошло; Лютер, немецкий Геркулес, восстал, чтобы смести их с лица земли, – и простые люди стали его пламенными союзниками. Он нашел путь к сердцам простых людей, заявив, что они равны священникам и так же, как священники, могут причащаться хлебом и вином; и эта идея равенства быстро вышла за узкие церковно-обрядовые рамки и приобрела политический характер.

Увидев эти угрожающие плакаты, Альбрехт Майнцский сделался белее мела. На рассвете примчался он в резиденцию Карла, чтобы поведать о новой угрозе. Молодой император рассмеялся ему в лицо. Неужто какие-то бумажки, расклеенные по стенам, заставят его изменить решение? Но Альбрехт лучше этого безусого испанского юнца понимал, на что способны немецкие крестьяне; он ушел, но вернулся со своим братом, Иоахимом Бранденбургским, и вместе они убедили других делегатов, а те подали императору петицию. В ней они просили дать им время, чтобы убедить Лютера покаяться. Быть может, думали они, это поможет если не предотвратить, то хотя бы отсрочить беду. Император не желал более заниматься этим делом сам, но согласился дать им три дня.

То, что произошло дальше, в книгах о Лютере упоминается редко – и это странное упущение: ведь именно в эти три дня, общаясь с представителями немецких княжеств, Лютер приблизился к обсуждению своих тезисов по существу даже более, чем когда-либо хотел. Страстно желая избежать мятежа и кровопролития, немецкие аристократы отчаянно старались урезонить упрямого виттенбергского монаха и уговорить его на какой-то компромисс. Даже если бы у них ничего не вышло – что ж, они хотя бы попытались; простой народ увидел бы, что они приняли его заботы близко к сердцу и постарались устроить Лютеру честное разбирательство по существу, о котором он просил. Поэтому, восхвалив императора за стойкую защиту веры, они поблагодарили его за отсрочку и обещали сделать все возможное.