Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Евангелие от Иоанна и Послания святого Павла, особенно к Римлянам, а также Первое послание святого Петра – вот ядро и костный мозг всех этих книг. Поистине, их следовало бы ставить перед прочими, и каждому христианину я советую в первую очередь читать их – и сделать их своим ежедневным чтением, подобным хлебу насущному. В них вы не найдете описания множества дел и чудес, совершенных Христом, однако найдете прекрасно изложенное объяснение того, как вера во Христа побеждает грех, смерть и ад и дарует жизнь, праведность и спасение[343].

Блудница Вавилонская с трехзубой папской тиарой на голове

В этом был для Лютера основной смысл Евангелия – Благой Вести о свободном даре любви и праведности Иисуса. Поэтому Лютер дал Посланию Иакова печально известное прозвище «соломенное послание», – по многим причинам, но не в последнюю очередь потому, что в нем подчеркивалась важность добрых дел (хотя, будем справедливы, этот уничижительный эпитет фигурировал только в первом издании 1522 года). И все же сейчас странно смотреть на то, как Лютер выдвигал вперед одни евангельские книги и оставлял на заднем плане другие – Послание к Евреям, Послания Иакова, Иуды и книгу Откровения – как будто отправляя их на испытательный срок. Однако в этом вопросе стоит соблюдать золотую середину. Здравый смысл всегда подсказывал – пусть и не всегда об этом говорилось вслух, – что не все в Библии равнозначно. Например, кто же согласится, что знаменитый стих Ин. 3:16: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, кто верует в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» – равен стиху 2 Тим. 4:13: «Когда пойдешь, принеси фелонь, который я оставил в Троаде у Карпа, и книги, особенно кожаные»? Или даже со следующим стихом, невольно поражающим современного читателя своей ворчливостью: «Александр медник много сделал мне зла. Да воздаст ему Господь по делам его!»[344]

В наше время многие стихи Писания цитируются постоянно, а некоторые мы едва знаем – и именно по той причине, на которую указывал Лютер. Разница между Лютером и многими другими христианами в том, что он не боялся говорить открыто о том, о чем другие помалкивают. Мысль, что формально все стихи в Библии равнозначны, поскольку все они – часть «слова Божьего», не должна закрывать от нас тот очевидный факт, что одни из них важнее других. Некоторые говорят, что Благую Весть можно увидеть в каждой запятой и в каждой точке Писания, поскольку это, мол, не обычная книга – она живая, ее нельзя читать так же, как все прочие. Но даже если так, в одни стихи ее, чтобы разглядеть Благую Весть, нужно вглядываться куда пристальнее, чем в другие, где она на поверхности. Это и имел в виду Лютер – и не стоит из какого-то богословского ханжества отмахиваться от этой простой и очевидной мысли.

Перевод Ветхого Завета

Помимо всех прочих своих занятий, уже в 1522 году Лютер взялся за новый, куда более масштабный и амбициозный проект – перевод на немецкий язык всей Библии. Вскоре после того, как передал Меланхтону рукопись Нового Завета, он уже сел за этот новый перевод, которому предстояло занять годы. Лютер намеревался начать с первых книг и публиковать перевод постепенно. Первой частью, естественно, стало Пятикнижие (книги Бытия, Исхода, Левита, Чисел и Второзакония). Лютер и его команда, состоявшая из Меланхтона, Амсдорфа и других, одолела эти пять толстых книг с такой быстротой, что к концу декабря 1522 года первый том Ветхого Завета был уже почти готов, а в феврале 1523 года вышел в свет. Однако перевод с древнееврейского поставил перед ним новые, порой необычайно сложные задачи. Начать с того, что латинская Вульгата была полна ошибок: Лютер азартно выискивал их и исправлял, в то же время ужасаясь мысли, что много столетий эти ошибки распространялись и передавались из поколения в поколение при активной поддержке Церкви.

В письме к Спалатину Лютер отчаянно просит помощи с названиями животных, встреченными в книгах Левита и Второзакония. Ко времени этого письма рукопись была уже практически закончена, однако прежде, чем отправлять ее в печать, требовалось разрешить несколько таксономических загадок. Можно только воображать, с какими чувствами читал Спалатин такую просьбу: