В какой-то момент Лютер начал обильно потеть – и увидел в этом знак подступающей смерти. «Это холодный пот смерти, – сказал он. – Мне становится хуже, вот-вот я испущу дух». Быстро послали за врачами, а Лютер начал громко молиться Богу, «Богу всякого утешения, Отцу Иисуса Христа», благодаря его за то, что Бог открыл ему Сына Своего, «в Которого я верил, Которого любил, Которого проповедовал, исповедовал и восхвалял, Которого поносят и чернят папа и все безбожники». Страх ада не посещал Лютера перед смертью: он был уверен, что идет к Богу. Он молился словами Симеона из Лк. 2:29: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему с миром. Аминь». Затем еще трижды произнес он слова из Пс. 31:5 – и умолк. Стали звать его, трясти – он не отвечал. Графиня Анна потерла ему ноздри раствором розового уксуса с «водой жизни» – разбавленным винным спиртом – но он не очнулся[511]
.Йонас и Целеус отдавали себе отчет, что весть о смерти Лютера скоро разлетится по всей Европе, – и как для друзей, так и для врагов будет очень важно, как он умер. Постыдная смерть или мучительная агония считались верными признаками, что умирающий отходит не в райское блаженство, а в вечные муки. Поэтому – для вечности, так сказать – оба вскричали громким голосом, так, чтобы их услышали и на краю вечности: «Преподобный отец! Готовы ли вы умереть, доверяясь Господу Иисусу Христу и исповедуя то учение, что проповедовали вы именем Его?» Лютер их услышал, и из уст его вылетело громкое, отчетливое: «
Но это был еще не конец истории. На сцену вышел аптекарь по имени Иоганн Ландау и в последней отчаянной попытке вернуть Лютера к жизни… сделал безжизненному телу клизму! Разумеется, это ничего не дало. Но надо сказать, такой «туалетный» постскриптум как нельзя лучше подходит к натуре Лютера – с его готовностью соединять высокое и низменное, с его любовью к рискованному и «черному» юмору. Лютер и смеялся над нашей телесностью, и ее прославлял. Мы – не бесплотные духи: из земли мы созданы, в землю возвратимся и не можем отделаться от земли – но Бог счел нужным наполнить создания из праха земного дуновением вечности. Так что не дьявол смеется последним, а мы – вместе с Богом. Мы, созданные из персти Эдемской, мы, обреченные вернуться в землю и стать пищей червям – воскреснем в последний день, взлетим, как птицы, чтобы встретиться с Господом и Царем, создавшим нас, с такими же телами, как у него, новыми, вечно юными и прекрасными. Вот в чем состоит искупление: из этих кожаных бурдюков, наполненных кровью, желчью и экскрементами, создать нечто столь славное и прекрасное, чего мы сами не в силах и вообразить. Во всей полноте это знание нам недоступно; но Лютер подошел к нему ближе, чем кто-либо еще, – и передал его миллионам.
Hoc est corpus Lutherum[513]
Люди, окружавшие сейчас усопшего, знали: еще много лет назад он ясно дал понять, что погребальные ритуалы католиков в его глазах – не таинство; поэтому не совершали над ним ни миропомазания, ни прочих католических обрядов. К четырем утра весть о смерти Лютера распространилась по городу и к дому потянулись люди. Пять часов подряд шли горожане попрощаться с Лютером: многие рыдали, видя его мертвым всего в нескольких ярдах от места, где шестьдесят два года назад он появился на свет. Рано утром Йонас отправил нарочных с известием о смерти Лютера к курфюрсту Иоганну Фридриху и к Меланхтону. Когда рассвело, Лютера переодели в белую «швабскую блузу» – простую рубаху вроде тех, что носили тогдашние крестьяне, и переложили с кровати в свинцовый гроб. Посетители шли нескончаемым потоком: знать чередовалась с простыми людьми, хорошие знакомые – с теми, кто видел его лишь раз или два. Некоторые здесь знали Лютера всю жизнь.