Рано утром 19 февраля в городские ворота Виттенберга влетел нарочный с печальным известием. Погребальная процессия с телом Лютера двигалась куда медленнее: раньше чем через три дня она здесь появиться не могла. Филипп Меланхтон в этот ранний час готовился читать студентам лекцию о Послании апостола Павла к Римлянам. Но когда вестник протянул ему письмо Юстуса Йонаса и Меланхтон распечатал послание – скорбь охватила его, заставив забыть обо всем ином. Поднявшись в девять часов на кафедру, он не смог сказать о Послании к Римлянам ни слова. Он объяснил студентам, что не сможет сегодня исполнять свои обязанности, ибо: «Сегодня я получил печальное письмо – письмо с горестным известием, столь меня потрясшим, что не знаю, смогу ли дальше преподавать в университете. О том, что мне сообщили, сейчас вам расскажу, дабы вы не верили ложным слухам, которые об этом событии, несомненно, распространятся»[514]
. Затем он рассказал о смерти Лютера – во всех подробностях, описанных Йонасом.Свою речь Меланхтон закончил восклицанием: «
Тем временем в Айслебене графы Мансфельдские вполне предсказуемо настаивали на том, чтобы Лютера похоронили здесь, – в городе, где он родился и где Бог судил ему умереть. В тот же день, девятнадцатого, в два часа пополудни, гроб с телом Лютера перенесли в церковь святого Андрея – буквально через улицу, примерно на пятьдесят футов от места, где он умер. Юстус Йонас произнес над ним надгробную проповедь. Призвали художника, Лукаса Фортеннагеля из Галле, чтобы тот сделал посмертный портрет. Ночью над телом бдели, сменяя друг друга, десять горожан. Утром следующего дня – двадцатого – провели еще одну службу: теперь проповедовал пастор Целеус. Однако в Айслебене Лютера так и не погребли. Курфюрст сумел переспорить мансфельдских графов и настоял на своем: Лютера должны перевезти в Виттенберг и похоронить там, в Замковой церкви, на дверях которой почти тридцать лет назад он вывесил свои Тезисы.
Итак, двадцатого числа после обеда гроб с телом погрузили на дроги, и под траурный колокольный звон, в сопровождении свиты из пятидесяти всадников, скорбный груз отправился прочь из города, где Лютер родился и умер. Где-то в пять вечера процессия добралась до Галле. На главной городской площади уже собралась в ожидании огромная толпа: и площадь, и близлежащие улицы были так забиты народом, что не протиснуться. Под звон колоколов тело внесли в церковь Девы Марии; однако для заупокойной службы было уже поздно. Именно в Галле с Лютера сняли посмертную маску. Таков был тогда обычай при погребении выдающихся людей. Однако вслед за тем скульпторы сделали нечто необычное – сняли слепки и с кистей его рук[515]
, в чем-то, пожалуй, даже более выразительных, чем лицо. Впрочем, поразительно само то, что точные слепки лица и рук – по-своему более точные, чем фотографии – дошли до нас через пять столетий. С маски было снято несколько копий. Но по-настоящему поражают руки – в естественном, совершенно «живом» положении: на одной все пальцы подогнуты, как у отдыхающего человека, на другой пальцы выпрямлены и лишь слегка согнут мизинец. Эти руки пять столетий назад держали перо, ласкали Кати и детей; эти руки написали бесчисленное множество слов, изменивших мир.Двадцать первого похоронная процессия приехала в Биттерфельд: здесь местные «отцы города» выразили почтение усопшему и проводили процессию на двадцать миль до соседнего Кемберга. И наконец, утром двадцать второго, около девяти утра, процессия въехала в Виттенберг и, в сопровождении большой свиты, направилась через весь город к Замковой церкви. Теперь во главе процессии шли школьники и священники. За ними – представители курфюрста Иоганна Фридриха, двое мансфельдских графов и шестьдесят пять всадников. Далее ехал катафалк с телом. Его влекла четверка лошадей; гроб был покрыт черной тканью с изображенным на ней белым крестом. За катафалком ехала небольшая карета для Кати Лютер, ее дочери Маргариты и еще нескольких местных женщин. За каретой шли пешком трое сыновей Лютера, их дядя Якоб, сыновья сестры Лютера и другие родственники. Дальше – ректор университета и множество студентов всякого рода и звания. За ними – университетский канцлер, дальше Йонас, Бугенгаген и Меланхтон, и с ними Иероним Шурфф и другие университетские преподаватели. Доктора и магистры шли плотной толпой. За ними – члены городского совета, и снова студенты, и множество простых горожан – мужчин, женщин и детей.
Гроб внесли в