Маска и душа

Я охотно принимаю упрек в несдержанности — он мною заслужен. Я сознаю, что у меня вспыльчивый характер, и что выражение недовольства у меня бывает резкое. Пусть меня критикуют, когда я неправ. Но не постигаю, почему нужно сочинять про меня злостныя небылицы? В Париже дирижер портит мне во французском театре русскую новинку, за которую я несу главную ответственность перед автором, перед театром и перед французской публикой. Во время действия я нахожу себя вынужденным отбивать со сцены такты. Этот грех я за собою признаю. Но я не помню случая, чтобы я со сцены, во время действия, перед публикой произносил какия нибудь слова по адресу дирижеров. А в газетах пишут, что я так его со сцены ругал, что какия то изысканныя дамы встали с мест и, оскорбленныя, покинули зал!.. Очевидно, сознание, что я недостаточно оберегаю честь русскаго искусства, доставляет кому-то «нравственное удовлетворение»…

А какие толки вызвало в свое время награждение меня званием Солиста Его Величества. В радикальных кругах мне ставили в упрек и то, что награду эту мне дали, и то, что я ее принял, как позже мне вменяли в преступление, что я не бросил назад в лицо Луначарскому награды званием Народнаго артиста. И так, в сущности, водится до сих пор. Если я сижу с русским генералом в кафе de la Рaиx, то в это время где нибудь в русском квартале на rue de Banquиers обсуждается вопрос, давно ли я сделался монархистом или всегда был им. Стоит же мне на другой день в том же кафе встретить этакого, скрывающаяся неизестно от кого, знакомаго коммуниста Ш. и выпить с ним стакан портвейну, так уже на всех улицах, где живут русские, происходит необыкновенный переполох. В конце концов, они понять не могут:

— Монархист Шаляпин или коммунист? Одни его видели с генералом Д., а другие — с коммунистом Щ…

3амечу, что все сказанное служит только некоторым предисловием к разсказу об одном из самых нелепых и тяжелых инцидентов всей моей карьеры. Без злобы я говорю о нем теперь, но и до сих пор в душе моей пробуждается острая горечь обиды, когда я вспоминаю, сколько этот инцидент причинил мне незаслуженнаго страдания, когда я вспоминаю о той жестокой травле, которой я из-за него подвергался.

80

Государь Николай ии, в первый раз после Японской войны, собрался приехать на спектакль в Мариинский театр. Само собою разумеется, что театральный зал принял чрезвычайно торжественный вид, наполнившись генералами от инфантерии, от каваллерии и от артиллерии, министрами, сановниками, представителями большого света. Зал блестел сплошными лентами и декольте. Одним словом, сюпер-гала. Для меня же это был не только обыкновенный спектакль, но еще и такой, которым я в душе был недоволен: шел «Борис Годунов» в новой постановке, казавшейся мне убогой и неудачной.

Я знал, что в это время между хористами и Дирекцией Мариинскаго театра происходили какия то недоразумения материальнаго характера. Не то это был вопрос о бенефисе для хора, не то о прибавке жалованья. Хористы были недовольны. Они не очень скрывали своей решимости обявить в крайнем случай забастовку. Как будто, даже угрожали этим. Управляющей Конторой Императорских Театров был человек твердаго характера и с хористами разговаривал довольно громко. Когда он услышал, что может возникнуть забастовка, он, кажется, вывесил обявление в том смысле, что в случае забастовки он не задумается закрыть театр на неделю, на две недели, на месяц, т. е. на все то время, которое окажется необходимым для набора совершенно новаго комплекта хористов. Обявление произвело на хор впечатление, и он внешне притих, но обиды своей хористы не заглушили. И вот, когда они узнали, что в театр приехал Государь, то они тайно между собою сговорились со сцены подать Царю не то жалобу, не то петицию по поводу обид дирекции.

Об этом намерении хора я, разумеется, ничего не знал.