Маска и душа

Я поблагодарил и откланялся. Должно быть, влияние было, потому что все костюмы и декорации остались на месте, и никто их больше не пытался трогать. Я был счастлив. Очень мне было бы жалко, если бы эта приятная театральная вековая пыль была выбита невежественными палками, выдернутыми из обтертых метел…

А в это самое время в театр приходили какие то другие передовые политики — коммунисты, бывшие бутафоры, делали кислыя лица и говорили, что вообще это искусство, которое разводят оперные актеры — искусство буржуазное и пролетариату не нужно. Так, зря получают пайки актеры. Работа день ото дня становилась тяжелее и неприятнее. Рука, которая хотела бы бодро подняться и что то делать, получала удар учительской линейки.

Театральные дела, недавно побудившия меня просить свидания у Ленина, столкнули меня и с другим вождем революции — Троцким. Повод, правда, был другой. На этот раз вопрос касался непосредственно наших личных актерских интересов.

Так как гражданская война продолжалась, то с пайками становилось неладно. Особенно страдали актеры от недостатка жиров. Я из Петербурга иногда ездил на гастроли в московский Большой Театр. В один из таких приездов, московские актеры, жалуясь на сокращение пайков, просили меня за них при случае похлопотать.

Случай представился. Был в театре большой коммунистический вечер, на котором, между прочим, были представители правящих верхов. Присутствовал в театре и Троцкий. Он сидел в той самой ложе, которую раньше занимал великий князь Сергей Александрович. Ложа имела прямое соединение со сценой, и я, как делегат от труппы, отправился к военному министру. Министр меня, конечно, принял. Я представлял себе Троцкаго брюнетом. В действительности, это скорее шатен-блондин с светловатой бородкой, с очень энергичными и острыми глазами, глядящими через блестящее пенснэ. В его позе — он, кажется, сидел на скамейке — было какое то грузное спокойствие.

Я сказал:

— Здравствуйте, тов. Троцкий!

Он, не двигаясь, просто сказал мне:

— Здравствуйте!

— Вот, — говорю я, — не за себя, конечно, пришел я просить у Вас, а за актеров. Трудно им. У них уменьшили паек, а мне сказали, что это от Вас зависит прибавить или убавить.

После секунды молчания, оставаясь в той же неподвижной позе, Троцкий четко, буква к букве, ответил:

— Неужели Вы думаете, товарищ, что я не понимаю, что значить, когда не хватает хлеба? Но не могу же я поставить на одну линию солдата, сидящаго в траншеях, с балериной, весело улыбающейся и танцующей на сцене.

Я подумал:

— Печально, но резонно.

Вздохнул и сказал:

— Извините, — и как то стушевался.

Я замечал не раз, что человек, у котораго не удается просьба, всегда как то стушевывается…

67

Комиссара народнаго просвещения А.В.Луначарскаго я однажды — задолго до революции — встретил на Капри у Горькаго. Мы сидели за завтраком, когда с книжками в руках пришел на террасу довольно стройный полу-блондин рыжеватаго оттенка, в пенснэ и в бородке a la Генрих иV. Вид он имел «нигилистический» — ситцевая косоворотка, белая в черных мушках, подпоясанная каким то простым пояском, может быть, даже тесемкой. Он заговорил с Горьким по поводу какой то статьи, которую он только что написал, и в его разговоре я заметил тот самый южный акцент, с которым говорят в Одессе. Человек этот держался очень скромно, деловито и мне был симпатичен. Я потом спросил Горькаго, кто это такой, хотя и сам понял, что это журналисть. Не помню, кто в то время был в России царским министром народнаго просвещения; мне, во всяком случае, не приходила в голову мысль, что этот молодой в косоворотке — его будущий заместитель, и что мне когда нибудь понадобится его властная рекомендация в моем Петербурге.

А в начале большевистскаго режима понадобилась. Не раз А.В.Луначарский меня выручал.

В Петербурге жил он конспиративно, и долго пришлось мне его разыскивать. Нашел я его на какой то Линии Васильевскаго Острова. Высоко лез я по грязным лестницам и застал его в маленькой комнате, стоящим у конторки, в длинном жеванном сюртуке.

— Анатолий Васильевич, помогите! Я получил известие из Москвы, что какие то солдаты без надлежащаго мандата грабят мою московскую квартиру. Они увезли сундук с подарками — серебряными ковшами и проч. Ищут будто бы больничное белье, так как у меня во время войны был госпиталь. Но белье я уже давно роздал, а вот мое серебро пропало, как пропали 200 бутылок хорошего французскаго вина.