Маскарад для эмигранта

– Да, Лена, ты не ошибаешься, я носил ее на руках, когда Нина была маленькой, так все и осталось. Хотя, если быть справедливым, то она не меньше нянчится со мной сейчас, чем я тогда. Еще добавлю: все пары, обрученные у кузницы, сохранили верность новым семейным узам до конца дней своих. Сейчас здесь живут их дети.

– Скажите, Георг, как все-таки прошла ваша первая встреча с русским начальством, – поинтересовался Макаров, – или оно вас не навещало?

– Буквально через некоторое время нашу деревню посетил урядник, он из Евпатории двигался в Ак-Мечеть. Высокое начальство ничем особо не интересовалось, и сделало остановку, чтобы поговорить со старостой. У нас, собственно, было подозрение – старый чиновник только ради нее и заехал в Кунан. Он уже слышал, что в деревню вернулись израненные воины и послал писаря, чтобы тот поговорил с кем-нибудь из них. Писаря повели к Жульену, больше было не к кому, у него нога забинтована и по-русски у него неплохо выходило. Натерли ему ногу сажей, чтоб пострашней было, а лицо мелом, для бледности. Случилось же так, что когда писарь вошел Жульен спал, и во сне по-французски и заговорил. Писарь ногу смотреть не стал, выскочил и к уряднику, трясется, заикается, слова сказать не может.

– Да говори же ты, болван, чего ты там такое увидал, что тебя так скособочило? Ну! – разгневался начальник.

– Там этот… там тот… по-французски, кажется, во сне, что-то сказал…– с трудом выдавил писарь.

– Ах ты, бумажная душа! вот я тебя сейчас с турками воевать отправлю, посмотрю потом, на каком языке ты у меня во сне заговоришь! С французами воевал по-французски и заговорил. На каком же еще ему говорить, верно? – победоносно посмотрел вокруг урядник. Все присутствующие согласились со столь железной логикой. На том все и кончилось.

Издали послышались чьи-то осторожные шаги.

– Это Кеша, – сказал Георг, – раз Кеша пришел, значит, пора домой.

Ослик стал тыкаться головой хозяину в бок, просить хлеба. Предложенный ломоть с ладони откусывал аккуратно, жевал медленно, степенно, затем принялся подбирать упавшие крошки. Настоящий крестьянин, заметил Дюбуа, бережлив до скупости.

На обратном пути они остановились на пригорке у сельского кладбища. За деревянной оградкой две одинаковые могилки; Каспара и Марии. На могильной тумбочке Каспара табличка.

Всю землю родиной считает человек.

Изгнанник только тот, кто в ней зарыт навек.

– Дочь написала, а я застеклил. Каспар так сказал мне однажды, что родиной может стать то место, где прошла твоя жизнь. Франция для тебя лишь то место, где ты появился на свет. До сих пор не уверен, что я с ним согласен.

Наступила последняя ночь в Кунане, последняя ночь четы Макаровых в супружеской постели. Елена еще в Евпатории, когда он собрался ехать в Севастополь, заявила, что она хочет ребенка. «Ты уедешь рано или поздно, я это чувствую. Пусть рядом со мной останется еще одна частица тебя; так мне будет легче перенести разлуку». Теперь их близость ничем не ограничивалась и придавала их ласкам невообразимую прелесть. Как тогда в первую брачную ночь, когда не требовалась та осторожность, столь препятствующая настоящему наслаждению их ненасытных тел.

Они с Георгом ушли со двора задолго до восхода солнца. По их расчетам к концу дня они должны попасть в Евпаторию.

В пути разговор снова вернулся к минувшим дням и к той эпитафии. Оказывается, был все-таки момент, когда он реально мог вернуться во Францию. Произошло это, когда евпаторийским головой уже был Николай Мамуна; их познакомили на благотворительном вечере в честь тридцатипятилетия освобождения города от неприятеля. Его секретарь отыскал меня в парке и сообщил, что граф Мамуна хочет меня видеть. Я признаться был удивлен, так как считал, что моя личность в городе никому не известна. Но когда увидел рядом с градоначальником нотариуса, мне все стало понятным: последний оформлял мои документы и был в курсе моей биографии. Мамуна взял меня за локоть и увлек в боковую аллею, где мы проговорили с ним тет-а-тет почти целый час. Николай Андреевич оказался очень интересным собеседником, необычайно эрудированным, а его французская речь зазвучала для меня слаще райской музыки. С графом мы оказались почти ровесниками; когда началась Крымская война, ему исполнилось десять лет. В разговоре мы коснулись множества тем, и среди них и вопрос возвращения нас французов на родину.

– Я могу помочь вам вернуться во Францию, граф, – сказал мне Мамуна, – я не думаю, что это будет слишком сложно.

Я обещал подумать и дать ответ в ближайшее время. Пока я возвращался домой, меня обуревали самые различные чувства, в которых я не мог сразу разобраться. Беседа с родителями все поставила на свои места. Сообщение о том, что мы можем вернуться во Францию в любое время, хоть прямо сейчас, видимо не сразу дошло до их сознания. Первой отреагировала Мария, она встала из-за стола и, прижав платок к глазам, вышла из комнаты, не сказав ни слова. Зато Каспар, наоборот, не молчал; он принялся ходить по комнате, что делал лишь только в минуты крайнего волнения.