Маски Духа

Пытаясь блюсти музейную неторопливость и даже академичность, они тем не менее постоянно перебивали друг друга, потому что у каждой накопилось немало знаний о Пушкине, которыми необходимо было поделиться немедленно. И вместо того, чтобы отвести меня, как я и просил, в спальню, они потащили меня совсем в другую сторону. Смирившись с неизбежным, я вынужден был прослушать весь курс школьной программы, включая чтение “Евгения Онегина”, где лучшей, как я понял, была строка: “Итак, я жил тогда в Одессе”.

Когда мы наконец дошли до спальни, я начал с неожиданным для экскурсоводок любопытством ее оглядывать. И в результате тщательного осмотра обнаружил стол, конторку, два кресла, стул, зеркало, люстру и высокое, выходящее во двор окно с занавесками. Кровати не было.

Выглянув в окно, которое выходило в тот самый двор, через который я только что проходил, я увидел разобранную карету и двух выпряженных из нее лошадей, одна из которых, послушно согнув ногу, покорно ждала, пока то ли кузнец, то ли кучер внимательно исследовал копыто.

Зажмурив глаза, чтобы избавиться от галлюцинации, я повернулся к сопровождающим меня экскурсоводам и спросил, соблюдая строгость в голосе:

— А где кровать?

— Кровать не предусмотрена! — радостным хором сообщили они.

— Милые дамы, ответьте мне на один вопрос: это спальня?

— Спальня!

— Видели вы когда-нибудь спальню без кровати?

— Не видели, — потупили они взоры.

— Значит, это не спальня?

— Спальня, — подтвердили они.

— Не будете же вы утверждать, что Пушкин спал на люстре? Где кровать?

— Не предусмотрена.

Конечно, если бы на месте этих дам был групповод Дмитриев, я бы услышал немало правдивых историй о необыкновенных способностях Пушкина спать на конторке, на карнизе или даже на потолке. Но его тут не было, а глубокие объяснения его сообщниц у меня доверия не вызвали. Поэтому я потребовал директора. Директор явился через несколько минут в виде благообразного интеллигента старой модели с тяжелой тростью в руке. Сразу оценив обстановку, он взял меня под руку и повел к себе в кабинет.

— Милостивый государь, а знаете ли вы, кому принадлежала эта трость? — доверительно прошептал он, оглядываясь по сторонам, будто за нами следили ищейки Бенкендорфа. — Она принадлежала Пушкину! Вы не поверите, но трость сделана из ствола охотничьего ружья и весит целых два с половиной кило. Отсюда я делаю вывод, что Пушкин специально укреплял руку и таким образом заранее готовился к дуэли. — Он посмотрел на меня теплыми глазами и добавил: — Поверьте, этой информацией я делюсь не с каждым. Далеко не с каждым. Но вы, я это вижу сразу, вы — это совершенно особенное дело. — И застыл, ожидая моей восторженной реакции.

Реакции не последовало. Зато последовал резкий, как дуэльный выпад, раздраженный вопрос:

— Кто упер кровать из спальни?

Директор сразу как-то поник, опустил плечи, прикрыл поплотнее дверь и таинственно зашептал:

— Видите ли, в чем дело...

Я уже не сомневался, что второй раз за этот день услышу невероятную историю, рассказанную Рабиновичем.

* * *

При выходе из музея путь мне преградила вахтерша, сообщив, что меня требуют к телефону. Странно, кто это меня мог отыскать в музее?

— Сами мы не местные, с Кубы-острова, — раздалось в трубке. И я сразу узнал ее голос.

— Ты где, ребенок?

— А здесь я, — засмеялась она. — Все жду-пожду, жду-пожду.

— Ты где? — закричал я. — Я сейчас приду.

Но в трубке раздался короткий смешок, а затем и гудки. Она опять исчезла.

Проходя через двор, я внимательно огляделся по сторонам. Но ни кареты, ни лошадей не обнаружил. Не говоря уж о кучере. И только запах навоза еще долго преследовал меня даже в подоспевшем трамвае.

* * *

 Вернувшись в свой гостиничный номер, я обнаружил на прикроватной тумбочке странный конверт, запечатанный сургучной печатью. На сургуче был оттиснут ливанский кедр, под кроной которого красовалась большая латинская буква S. Адрес указан не был, зато в графе “получатель” значилось буквально следующее: “Епим. Человек без адреса”. Вызванная мною дежурная по этажу с порога запричитала и стала божиться, что никого не видела, никто в номер не заходил и ничего не приносил.

— Божусь! — сказала она. И добавила: — Ей-богу!

Хорошенько обследовав номер, я не нашел ни одной щели. Окно тоже было заперто наглухо. Присев на кровать, я осторожно вскрыл конверт, из которого тут же выпал листок, наполнивший комнату запахом мирры. Развернув его, я прочитал буквально следующее:

“Я нарцисс Саронский, лилия долин!

Привет тебе, о Епим, человек без адреса!