Мастер

Когда их спрашивали, особенно пока они жили в Ньюпорте, чем занимается их отец, все пятеро детишек Джеймсов затруднялись с ответом. Отец жил на свое наследство, доходы от аренды и дивиденды, но это вряд ли можно назвать «занятием». Еще он был чем-то вроде философа, время от времени читал лекции и публиковал статьи. Но ничто из этого не слагалось в простую фразу, простой ответ. А когда по наущению отца они стали отвечать, что он занят поисками истины, это озадачивало еще больше. Они взрослели, и второй вопрос, который все чаще им задавали, вызывал у них замешательство. Кем хотят стать они сами? Сначала Уильям решил стать художником, а Боб, ко всеобщему веселью, вознамерился открыть галантерейный магазин. Алиса, разумеется, хотела стать женой и хранительницей очага. Но вот чем собирались заняться Генри и Уилки? Отца этот вопрос не интересовал, а с матерью его не так-то легко было обсудить, поэтому его отложили до поры – очередной пример (если таковые необходимы) странности их семьи, которую признавали и они сами, и весь остальной Ньюпорт.

Поскольку отец обожал столкновения взглядов и новые начинания, Генри-старший охотно дискутировал с любым желающим, готов был даже обсуждать политику, если возникала такая необходимость, хотя он считал, что мир политики очень сильно отвлекает и не дает людям возможности развиваться в великом Свете, который Бог создал для человечества в целом.

Впрочем, Гражданская война начала его увлекать, не только потому, что, по сути, он видел ее как схватку между прогрессом и жестокостью, но и потому, что рассматривал окончание войны как время, когда на первый план выйдут многообразные, изменчивые энергии, когда не будет ни победителей, ни побежденных и совершится грандиозный переход страны от юности к зрелости, от видимости к реальности, от преходящей тени к бессмертной сущности.

Это не помешало Генри-старшему в самом начале Гражданской войны говорить всем и каждому, что он крепко держит за фалды сыновей, которые, по его словам, отчаянно стремятся пойти добровольцами на фронт. Генри-старший не считал, что его собственные сыновья должны вступить в ряды воюющих, поскольку не верил, что хоть одно существующее ныне правительство, да и любое правительство в будущем, стоит честной человеческой жизни или жизни чистой и юной, как у них.

Пока отец находил удовольствие в сочетании политической трансцендентности и благоразумной заботы о своей семье, Генри нашел в кладовке под лестницей внушительную стопку старых журналов «Ревю де Дё Монд»[42], упакованных в розовато-оранжевую бумагу, и, листая их в уединении своей комнаты, он будто внимал хору серафимов. Одни только имена открывали для него мир возможностей за пределами окружающей серости и обыденности, ура-патриотизма и религиозности: Сент-Бёв, Гонкуры, Мериме, Ренан[43]

. Имена, которые означали не только современное мышление в наиболее востребованном виде, но саму мысль как таковую, мышление как своего рода стиль и написание эссе не как убедительный призыв к исполнению долга или серьезное усилие по самоопределению, а как игру, демонстрацию стиля.

Главным утешением в жизни для него стала закрытая дверь его комнаты и возможность полного уединения за этой дверью. Появившись за семейным столом, он покорно принимал подтрунивания остальных над его молчаливостью, серьезностью, бледностью и отсутствующим видом. Ничто не имело значения, кроме завороженного затворничества не только с «Ревю де Дё Монд», но теперь и с Бальзаком, пишущим о Франции, которую Генри видел лишь мельком, но достаточно, чтобы понять: сам он никогда не обладал настолько многослойной и наводящей на размышления, настолько остро сфокусированной и сконцентрированной темой, какой стала Франция в «Человеческой комедии» Бальзака.

Уильям поступил в Гарвард, Уилки прилагал усилия, чтобы закончить Санборн – школу-интернат, которая была «экспериментом по совместному обучению» под патронатом Эмерсона и Готорна[44], Боб, к тому времени уже закончивший Санборн, отправился в свободное плавание, выставляя себя на посмешище, а мать Генри вдруг принялась опекать своего второго сына, своего книжного мальчика, словно тот был болен. Мать защищала его уединенность и зорко следила, чтобы никто не высказывал критических замечаний в его адрес, особенно это касалось Генри-старшего. Поскольку тот имел обыкновение прислушиваться только к собственным высказываниям и составлять мнение на их основе, отсутствие его критики в адрес Генри означало одобрение – отец благоволил тому, что не предавал анафеме.