Мастер

Генри позволил Уильяму пошутить, но не дал ему отклониться от темы. Он все еще был слишком юн, и сегодняшние обстоятельства беспокоили его куда больше, чем долгосрочные карьерные перспективы. То есть главную роль играло желание, чтобы его оставили в покое на все лето. И когда Уильям произнес «юридический», Генри понял: это единственный приемлемый вариант. Сыновья многих родительских знакомых выбирали ту же стезю. Но самое главное, «изучать право» звучало солидно и серьезно, а также означало смену направления. И тогда отец, испытав мгновенный всплеск острых ощущений, не станет искать таковых – по крайней мере в том, что касалось Генри, – еще какое-то время.

Мать – из-за случайного замечания или просто в результате упорного молчания отца на этот счет – начала уже спрашивать, что, мол, вправду ли его спине стало значительно лучше. Однажды она поинтересовалась, не могут ли физические упражнения принести больше пользы, чем покой. По ее неуверенному тону и рассеянной озабоченности он понял: отец пока не сказал ничего определенного, но сейчас, как никогда, он рискует тем, что отец может решить его будущую судьбу вовсе без его участия. Это случится за одну ночь: родители начнут обсуждение перед тем, как лечь в постель, затем продолжат шептаться в спальне, пока не придут к согласию, и уже за завтраком объявят решение – окончательное и обжалованию не подлежащее.

Генри ждал подходящего момента. Ему нужно было поговорить с ними вместе. Для начала он посетует на свою неустроенность и необходимость определить свое будущее. Он намекнет, что у него нет ясного понимания, чем он будет заниматься. Но здесь его поджидала опасность – если он слишком надолго оставит эту дверь открытой, отец сподобится быстро ее захлопнуть и запереть на ключ, предложив ему пойти добровольцем в армию Союза. И немедленно займется уже более глубоким и серьезным его обсуждением, сфокусировавшись только на нем и отбросив другие возможности. Нужно, чтобы дискуссия шла в быстром темпе; возможно, ему следует сообщить, что он поговорил с Уильямом, хотя и тут существовал риск, поскольку Уильям часто то впадал в немилость у отца, то снова обретал его благосклонность, причем это зависело лишь от капризов отцовского мышления. Нельзя говорить, что Генри «хочет быть» юристом, поскольку отец ухватится за слово «быть» и начнет читать ему лекцию о человеческом бытии как о драгоценном даре, который следует культивировать с усердием, а также с утонченной мудростью и вниманием. Таким образом, скажет отец, нельзя ни «быть» юристом, ни «стать» юристом. Подобный язык – это хула на величайший дар Создателя нашего, на саму жизнь и благодать, которую Создатель дарует нам, дабы мы могли изменить свое бытие.

Нет, придется подать это как стремление «изучать юриспруденцию», а не «стать юристом», посещать лекции о праве, расширять свой интеллект, применяя его непосредственно в этой области. Вот такие слова, произнесенные спонтанно и искренне, как будто именно в ходе этого обсуждения Генри загорелся высокими чаяниями и только сейчас пришел к такому решению, могли бы разжечь в отце вдохновение подобной переменой, а мать, тщательно взвесив последствия, согласно кивнула бы.

Сначала он хотел пойти к матери и посвятить ее в свой план, но понял, что все зашло уже слишком далеко. В любом случае отец заподозрил бы, что они сговорились заранее. Травмированную спину Генри также придется упомянуть, но вплести эту тему в разговор аккуратно, как фактор, который не является ни решающим, ни препятствующим, – он просто растает на горизонте, раз и навсегда, под напором нового решения.

Генри застал их в наилучший момент – отец читал, а мать тихо хлопотала в комнате.

– Мне нужно обсудить с вами мои нынешние обстоятельства, – сказал он.

– Присядь, Гарри, – сказала мать, села у стола на стул с высокой спинкой и сложила руки перед собой.

– Я знаю, что мне пора определиться, и много раздумывал над этим, но, наверное, недостаточно, поэтому и пришел к вам, чтобы вы помогли мне уяснить, чему я должен посвятить свою жизнь, что я должен делать.

– Каждому из нас нужно уяснить, как ему прожить свою жизнь, – изрек Генри-старший. – Это всех нас касается.

– Я понимаю, отец, – сказал Генри и умолк.

Он знал, что отец не сможет немедленно объявить, какая карьера суждена сыну или что надо рано вставать и больше гулять, и оставил место для обсуждения, а не для готового решения. Глаза отца заблестели – он восхитился, что обычное семейное утро в Ньюпорте внезапно преобразилось и наполнилось новыми возможностями. Никто и словом не обмолвился об армейской службе, но тема эта витала над разговором, то и дело попадаясь на глаза. Также никто не упомянул его недуг, но и он присутствовал в атмосфере. Сперва Генри старался не говорить ни о чем конкретном – лишь о своем беспокойстве, честолюбии, необходимости прояснить (он несколько раз использовал именно это слово), что бы он мог сейчас делать.

– Меня очень интересует Америка, отец, ее традиции и история и, конечно же, ее будущее.