Мастерская дьявола

А теперь я делаю шаг вперед, и — «Добро пожаловать в Прагу, где вас ждет хорошая жизнь», шелестит звуковой билборд рядом с гербом города, я швыряю в него бутылкой, на шоссе летят осколки, на них тут же вспыхивают лучи восходящего солнца, как вспыхивали они когда-то на медалях и значках моего отца… как же давно это было!

7.

Грохот. Я открываю глаза, но сон меня не отпускает, визг труб и «бум-бум-бум» барабанов, марш гарнизона, Первомай, празднование Дня Победы, военный парад, что это?.. Я подскакиваю, пытаюсь поскорее вырваться из этого сна, но у меня не получается… за окном я слышу военный оркестр, открываю створку… звук нарастает, так и есть, внизу, на широкой улице подо мной, маршируют солдаты… оркестр, блестящие тромбоны, барабанщики — их чуть ли не взвод, а за ними шагают шеренги пехотинцев в полевой форме, со сверкающими штыками… я опираюсь головой о стену, вдох-выдох, уличный воздух холодит. Гм. Я сажусь на кровати, окно, тумбочка, это гостиничный номер, в одном таком я уже когда-то был.

Теперь я вспоминаю. Прага, наконец-то я там и подзываю такси, как меня научила Сара. А потом — аэропорт.

Как это случилось?

Деревенский увалень в царапинах от чертополоха из кювета. Забинтованные тряпьем ноющие руки. До этого тут никому нет дела. Аэропорт — огромный застекленный зал — согревает.

— Ячейки, багаж? Там, — машет кто-то.

Иду туда, крепко сжимая в кармане ключ от Алекса. И «Паучка».

Она в форме. Ох и испугался же я, ведь еще совсем недавно я уклонялся от струи полицейской мочи.

Красновато-коричневые волосы, большие круглые глаза. Это она.

Марушка с улыбкой берет меня за руку, и я чувствую, что между нами возникла связь.

Взяв у меня ключ, она отпирает ячейку. Брюки, куртка, ботинки, какие-то другие шмотки — все в точности так, как говорил Алекс. Я выношу набитый полиэтиленовый пакет в коридор. Она идет за мной. Туалеты.

— Переоденься там!

— А если кто-то придет?

— Не придет.

Я решил помыться. Прокопченный от пожара, с исцарапанными, саднящими руками.

В пакете, кроме прочего, майка, рубашка и все такое.

Она вошла за мной, и я вдруг почувствовал, что для меня это уже перебор: ее запах, сладкое дыхание… А я в яме с бездомными, потом — пожар, долгий путь по дну кювета. Что будет дальше? Куда меня несет? Меня, который почти нигде не бывал.

Она приподнимает мои руки и внимательно их осматривает. Потом шарит в сумке, висящей у нее через плечо. И принимается мыть мне руки — такого со мной еще не случалось!..

Нежно втерев мазь в мои ладони и предплечья там, где они обожжены, Марушка перевязала их сухим чистым бинтом.

Затем она засучила мне рукав и сделала укол — когда игла проткнула кожу выше локтя, у меня подогнулись колени.

После этого она защелкнула на моих запястьях наручники.

— Доверься мне, — сказала она и повела меня по коридорам.

Мы проходили контроль за контролем, я — как бесплотный дух. У нее были все бумаги, все документы. В самолете я, должно быть, всю дорогу спал.

Гостиницу я тоже помнил смутно, там мы опять шли по коридорам. Лифт. Подъем. Наручников на мне уже нет.

А сейчас я тут один? Но где? И где Алекс?

Я осматриваюсь, оглаживаю забинтованными ладонями крепкие стены. Ковер в номере прожжен, на нем борозды — здесь кто-то явно что-то тащил.

Ванная грязная, тут пахнет чем-то химическим, в сливе — ошметки. На полу, на стуле возле ванны — какие-то инструменты, щипцы, проводки. Коричневые полосы на пластиковой занавеске. Мне-то все равно…

Но гостиничный номер, который мы снимали с Сарой, всегда сверкал чистотой.

Да ладно. Может, здесь кто-то занимается коммерцией.

Я подхожу к окну, звуки военного оркестра опять заглушаются грохотом. И он все приближается.

Тут до меня наконец доходит.

Пробравшись через развалины и пожарища, я сумел-таки удрать из города-крепости.

И никакое дело на меня теперь не заведут, это уж точно.

Это хорошо.

А всесотрясающий грохот все близится.

Я снова выглядываю наружу — такой широкой улицы я еще в жизни не видел, и по ней маршируют полки, солдаты вскидывают ноги.

Ах вот оно что, это грохочут танки, что едут за пехотными полками, на парадах в Терезине танков не было, их бы тамошняя мостовая не выдержала, а в Прагу на парады меня папа никогда не брал, и я опять сажусь на кровать, повторяя про себя: «Что с Лебо? И как там тетушки? А студенты? И вообще все наши?»

Ответов у меня нет.

Из открытого окна доносится шум бронетехники и резкого ветра, а когда мне на лицо ложится пара снежинок, в дверь входит Марушка.

— Оденься, — говорит она. — Тут холодно!

— Где мы?

— В Минске.

Мы обедаем в цокольном этаже гостиницы. У Марушки гладкое после сна лицо, рыжие волосы падают на плечи. Рыба, сосиски, яйца, хлеб. У прилавка, где выдают еду, очередь. Но Марушка может взять сколько угодно в любой момент. Понятно, это из-за ее формы.