Мастерская дьявола

— Черт! Из-за демонстраций такси не ездят. Тогда двинем наискосок, по подземному переходу, ладно?

— Тебе видней, Марушка. Это ты тут все знаешь.

Мы стоим и ждем, чтобы перейти через улицу. Тускло светятся витрины магазинов.

Сгустился полумрак, как в той гостиничной столовой. Над головами у нас висят набрякшие тучи, готовые выстрелить хлопьями снега.

Между машинами образуется зазор. Мы перебегаем на ту сторону. Шагаем вниз по улице к подземному переходу. Повсюду букеты, цветы в горшках, венки и зажженные свечи. Марушка ведет меня сквозь толпу; тех, кто не отступает в сторону перед ее формой, она отодвигает плечом.

От бетона веет холодом. Слышно, как кто-то играет на гитаре. Люди помогают друг другу зажигать свечи. За их спинами — темнота, подземный переход зияет, как отверстая пасть.

— Марушка, гляди!

Перед нами пробегает крыса. Свечи отбрасывают колышущиеся тени. Теперь я среди шума толпы уже различаю слова. Чей-то голос произносит вслух имена, женские. Люди вокруг крестятся и низко кланяются.

Нет, похоже, тут нам тоже не пройти.

Схватив меня за руку, так что я даже зашипел от боли, она тащит меня сквозь толпу, мы то и дело наталкиваемся на людей.

Путь нам преграждает гроб. Перед ним-то все и кланялись. Вокруг него желтые и красные восковые лужицы. В гробу лежит девушка. На ней белое платье. Нет, скорее серебряное. Принцесса. Длинные волосы, на лбу повязка, расшитая бисером и блестками. Просто красавица. Я наклоняюсь над гробом, вглядываюсь в ее лицо. Это манекен. Она искусственная. Марушка по-прежнему держит меня за руку, мы медленно обходим гроб и оказываемся прямо у перехода.

— Это невеста, ты видел невесту, — шепчет мне Марушка.

В переходе тоже пылают свечи.

— Девушек, которые тут погибли, называют невестами, — говорит Марушка уже во весь голос. — Пятьдесят три, столько их было.

— В войну?

— Вовсе нет! В девяносто девятом.

— Что?!

— Здесь был концерт. Отличные группы, в том числе «Манго Манго», этих я просто обожаю, — объясняет Марушка. И показывает на стену. Зарево свеч. На штукатурке борозды, невысоко. — Это они процарапали ногтями, — говорит Марушка, — толпа расплющила их о стены, о решетки… Там, дальше, — машет она рукой, — решетки, и они задохнулись, их затоптали. На телах были жуткие вмятины от каблуков. На концерт все девушки, само собой, надели самые красивые платья. А тогда носили страшно высокие каблуки. Шпильки называются, они кошмарные. Я на таких никогда не ходила. А на тот концерт я тоже собиралась.

— Так ты тут была?

Подземный переход длинный и темный. Я рад, что Марушка рассказывает мне о своей жизни, но мне уже хочется наружу.

— Ну да, иду я сюда — и тут вдруг встречаю друзей! Случайно. Они где-то раздобыли целую бочку пива.

— Ого!

— И я пошла с ними. Мне повезло. Началась гроза. Публика с концерта побежала в метро. Вот в этот переход. Толпа наткнулась на решетки, а люди продолжали рваться внутрь, не зная, что решетка заперта. Тогда тут затоптали и двоих-троих милиционеров.

— Не может быть!

— Выходит, может. Кстати, отсюда вывод, что это действительно был несчастный случай. Что какие-то недоумки просто забыли отпереть решетку. И что всю эту бойню не устроили нарочно власти, чтобы разогнать молодежь, дошло до тебя?

Не дошло, но я ловлю на себе ее взгляд и киваю. У самой земли мелькают черные тени. Интересно, Марушка боится крыс? Наверное, нет.

— Знаешь, сколько стоит обучить одного милиционера?

Я только машу рукой: ясно, мол.

— Говорят, крови тут было по щиколотку, — говорит Марушка и тоже машет рукой. — Она вся ушла вниз, в подземную реку. Под нами течет Немига. На ее берегах и был заложен Минск.

— Вот как?

— Про кровавые берега Немиги написано в «Слове о полку Игореве», читал?

Я набираю в легкие воздух, чтобы ответить ей по правде, но мы уже выбрались из подземного перехода, и на нас обрушивается метель, ветер с воем подбрасывает вверх груды снега, я ощупью иду вперед в белом тумане, мимо нас пролетает красная вывеска, ударяясь о тротуар…

— Ты где? — выплевываю я снег изо рта.

Завывание ветра тонет в реве моторов, из тумана выныривают грузовики, тормозят, из них выпрыгивают закутанные фигуры — военные.

Этим здесь ни минуты покоя, чертыхаюсь я. Она знает, что делать и куда идти, и по-прежнему тащит меня, мы держимся за руки, ветер взвихривает снег, мы шагаем вдоль стены, еще улица и еще, грузовики уже и тут тоже, я слышу команды, приглушенные ветром, топот ботинок бегущих по улице солдат, мы заскакиваем в подворотню, Марушка смеется — и мы стоим там, опираясь спинами о стену.

— Ты хотел в бар? — спрашивает она.

— Да. Но как же твой Каган?

— Мой Каган подождет, все равно нам сейчас на улицу лучше не соваться, — продолжает она тихонько хихикать.

— Над чем ты смеешься?

— Над тобой.

— Почему?

— Так забавно: ты не умеешь ходить, ничего не умеешь, и при этом ты наш эксперт, просто умора!

И это она еще не знает, что я ни разу в жизни не был в баре, думаю я.

Она показывает на стену: а, звонок!

И я хочу нажать кнопку.

— Погоди, — говорит она, вытаскивает из сумки мешочек и шарит в нем, — давай по таблетке.

Может, их тут все едят?