Мастерская дьявола

Гуляки не фланируют тут толпами по проспектам, на фоне грандиозных построек пешеходы кажутся совсем маленькими. Я вспоминаю причудливо извивающиеся пражские улицы, здесь же все просматривается далеко вперед, прохожих можно по пальцам пересчитать. Мы идем мимо очередного монументального дворца — матовая желтизна здания теряется в вышине, в снежных хлопьях.

— Марушка, подожди!

Я задираю голову: раньше мне ничего подобного видеть не доводилось.

— Тебе здесь нравится? — спрашивает Марушка, останавливаясь.

— Да!

— А видел бы ты Дворец телевидения на Коммунистической улице! Или Дворец сухопутных войск, то-то бы впечатлился!

— А это что?

У меня деревенеет затылок.

— Это? Дворец Центрального комитета партии. Но ты не думай, Дворец КГБ нисколько ему не уступает!

На углу улицы собралась толпа. Парни в куртках с капюшонами, как у меня, на некоторых — смешные ушанки или огромные меховые шапки. Такие я точно не стал бы носить. Толпа рассыпается, движется по обеим сторонам улицы. Марушка останавливается.

Слышатся крики, хлопки — это петарды. На обледеневшем тротуаре мы не одиноки. Уже подоспели и другие прохожие, смотрят, как и мы, на толпу. Некоторые заметно нервничают. Пожилая женщина в цветастом платке и с сумками в обеих руках подходит к Марушке, ставит сумки наземь и почтительно говорит ей что-то. Марушка кивает, показывает на толпу, после чего женщина подхватывает свои сумки и проворно семенит в ту сторону.

— Что ей было надо?

— Спрашивала, можно ли пройти.

— Решила, что ты из полиции, да?

И тут я слышу голос из мегафона, который предлагает немедленно разойтись, это-то я разбираю.

Они бегут нам навстречу, как видно, прорвавшись сквозь толпу, молодцы со щитами и дубинками, один из них, поравнявшись с женщиной, которую Марушка отправила в эту толчею, легонько взмахивает рукой — и та, теряя сумки, растягивается на льду.

Молодцы перегородили улицу, выставив впереди себя щиты. Я озираюсь — за мной стоит кучка парней с длинными деревянными палками. К ним подбегают другие. Кто-то кидает жестяную банку, она ударяется о щит, полицейских окружает облако дыма.

Марушка хватает меня за локоть.

Развернувшись, мы стараемся вырваться отсюда, люди расступаются перед нами, пропускают.

За углом спокойно, мы сворачиваем на очередную длиннющую улицу и бежим вдоль огромных домов. Если тут есть бары, я бы не прочь зайти в какой-нибудь с Марушкой. Там можно больше сказать друг другу, думаю я.

— Это была демонстрация, — объясняет Марушка. — Теперь все время так. Не обращай внимания.

— Не буду! Пойдем в бар! Есть они тут?

— У нас задание.

— Ясно. А кто такой этот Каган, Марушка? — спрашиваю я; фамилия мне запомнилась.

— Он тоже из Министерства. Хочет поприветствовать тебя как иностранного специалиста.

— Специалиста по чему?

— По ревитализации мест захоронения.

— А, ну тогда ладно, — говорю я. — А ты хорошо его знаешь, этого Кагана?

— Да, очень хорошо.

8.

Мы все еще шагаем по каким-то бесконечным прямым улицам. Где-то мимо нас со свистом мчатся машины, где-то — нет. Все эти улицы сливаются в моем сознании воедино, а время?.. Мы завтракали или обедали? Я не знаю и не хочу спрашивать. И я совсем не понимаю, где мы, но мне это безразлично.

Марушкина сумка хлопает меня по бедру. Значит, мы совсем близко друг к другу. Ее голова касается моего плеча. Из-под берета выбиваются волосы. Мне хочется до них дотронуться.

Мы всё идем и идем. Кроме моего родного города-крепости и Праги, которую видел мельком, я ни в каком другом городе до сих пор не бывал. Но почему в Минске я все время как будто начеку, готовый увернуться, если что? Ведь тут такие роскошные дворцы с длинными, ровными, прочными стенами! И вдруг я понял, что меня смущает. Я тут отовсюду заметен. Прямо как на центральной площади Терезина. Только там я привык к грядам крепостных валов, к проходам между ними, к катакомбам, а в Праге чаще всего можно залезть, как в рукав, в ближайшую извилистую улочку.

Здесь же меня отовсюду видно.

Где бы я тут мог скрыться? В подъезде дома?

— У этих домов подъезды заперты? — спрашиваю я.

— За этим следят консьержки. Дежурные.

Мало-помалу этот город начинает меня раздражать.

— Послушай, Марушка, почему Минск такой прямоугольный? Словно какой-то детский конструктор.

— Его построили заново. У вас в Праге разбомбили несколько домов, фи, это ерунда. Здесь то, что не расстреляли и не разбомбили немцы, добила советская армия. После войны начали с чистого листа. Никаких больше коротеньких темных улочек, где люди жались бы, как крысы по углам. Нет, красивые широкие проспекты, понял? Чтобы везде светило солнце. Прости, но Прага — порядком грязная и вонючая.

— Неправда! А тут все так странно выглядит.

— То, что ты видишь, это Город Солнца. Это был такой послевоенный проект для счастливых людей будущего, ясно? Таких городов тут построили несколько, на месте сожженных. Но эти Города Солнца были не для всех…

— Нет?

— Ты знаешь, что на окраине каждого Города Солнца находится кладбище?

— Не знаю.

— А должен бы знать. Ведь ты здесь именно поэтому.

— Да?