Мастерская дьявола

Каган освещает ящики. В них — трупы, давно истлевшие трупы, по одному-два в каждом ящике; иногда — только горы костей. Кожа на трупах выглядит как старое тряпье или бумага, покрытая слоем засохшего серого цемента. В некоторых ящиках лежат лишь черепа и скелеты. Из-за крыс тут наверняка дежурят специальные люди, это ясно.

В катакомбах нам подобные находки никогда не попадались, да и Лебо наверняка ограждал бы нас от такого, это было бы слишком.

Но я знаю, какой в подземельях воздух, и понимаю, почему какая-то часть трупов не сгнила до конца. В таком виде где-нибудь в терезинских подвалах можно было найти околевшую белку или собаку, а человеческие останки после войны в основном собрали специальные бригады. Хотя из-за оползней и изменения русла подземных потоков кости кое-где и оставались. Но, наверное, не в таком количестве.

Один из работников направляется со своей тачкой в нашу сторону. Каган подзывает его, светит в тачку фонариком — она полна костей. Их привез парень с косичкой на голове, тачку по мокрой глине он двигал с трудом.

Парень останавливается у пустого ящика, на его руках перчатки, он вынимает кости и складывает их внутрь.

Низкий массивный стол я поначалу и не заметил. На нем лежат монеты, какие-то бумаги, несколько гильз, старые пожелтевшие фотографии. Каган наводит на все это луч своего фонарика.

— Само собой, мы копаем тайно, — говорит мне Каган. — И вы видите, в каких условиях. Но результаты у нас уже есть. Катынь — это ничто, скажу я вам, коллега! — хлопает меня Каган по плечу. Он явно хочет излучать дружелюбие и старается изо всех сил, но от него исходит лишь напряжение, как от столба, заряженного электричеством. Один за другим он берет со стола предметы. — Самый нижний слой — довоенный, — сообщает Каган. — Таких предметов тысячи, может быть, тысяч десять. Потому-то Музей после войны построили именно здесь. Чтобы закрыть место казней.

В руке у него кусок материи.

— Это нашивки НКВД, — говорит он. — В могилах всегда что-то сыщется. Фотокарточка семьи за подкладкой. Командирский шеврон. Разломишь затвердевший комок грязи — и найдешь обрывок газеты, из которой палачи делали самокрутки с махоркой.

Вдоль ящиков мы идем дальше, к очередной яме, больше похожей на кратер. Налобные лампы освещают узкие, бледные девичьи лица. Странно они выглядят, эти девушки, вроде как светлячки в грязной яме. В руках у них мелькают щеточки и совочки.

— Классический слой времен войны, — говорит Каган, показывая на яму. — Евреи. В войну над нами было гетто. Немцы уничтожили всех его обитателей и сожгли его. Никто о нем не знает.

Он снова освещает стол. Кучка предметов. Покореженные, ржавые куски металла. Точно такие мы таскали из терезинских подземелий для Лебо. Погнувшиеся английские булавки, заколка, маленький блестящий кружочек — может быть, расплющенная пуля. И еще что-то.

— Зубы! — ударяет Каган по столу. — Деревенские, согнанные в гетто, зубы не лечили, но интеллигенты без какой-нибудь там пломбы, а то и протеза не обходились. Здесь все вместе. А тут у нас что?

И Каган показывает мне значок, миниатюрный серебряный череп. Потом берет из кучки другие такие же и подносит к моим глазам — ну да, пуговицы. Он светит своим фонариком мне прямо в лицо, я отшатываюсь — и врезаюсь спиной в парня, везущего тележку. Похоже, не случайно он подобрался к нам поближе, да еще и товарища, тоже в заляпанных резиновых сапогах, с собой прихватил. И девушки вылезают из ямы и подтягиваются к нам. Видно, не хотят пропустить объяснения своего шефа, Кагана.

— Пленных немцев расстреливали здесь же, при этом они должны были сами рыть себе яму вблизи еврейских могил. Есть в этом какая-то мрачная ирония истории, правда?

И Каган подсовывает мне все новые пуговицы с немецкой формы, пряжку ремня со свастикой, значок с черепом… Девушки же берут все это у него из рук и складывают обратно на стол. Хотел бы я с ними поговорить! Мне тут лекции ни к чему. Я на подземные могилы вдоволь насмотрелся, хватит с меня. На всю жизнь. А этот Каган прогнал Марушку, и я на него злюсь. Разглядываю девушек — кого же они мне напоминают?

И наконец меня осеняет… ну да, точно такие же бледные люди, искореженные внутренней болью, приходили к нам, да, конечно, это нароискательницы… вот девушка кладет на стол пряжку, у нее жесткий взгляд, но когда она смотрит на Кагана, ее глаза чуть теплеют.

Каган поворачивается, и мы следуем за ним, изгвазданные парни, девушки из ямы… мы высоко поднимаем ноги, грязь вокруг нас так и брызжет, а мы идем к тому столбу, где гудит генератор. И там я вижу других людей, стоящих или сидящих на ящиках и на скамьях. Молодежь. Работники Кагана.

И он начинает говорить, обращаясь к ним и ко мне.

Он взобрался на ящик и протянул обе руки в глубь пещеры… или как назвать то место, где мы находимся… как будто ощупывая пальцами ту грань, до которой доходит слабый свет лампочек и за которой простирается тьма.