Мастерская дьявола

Она приподнимается на цыпочки и звонит, удерживая на кнопке звонка палец, совсем не такой длинный, тонкий и нервный, как у ее Алекса, пальчик Марушки самый обычный, с не замазанным лаком ногтем, она жмет на звонок до тех пор, пока перед нами не открывается дверь.

Мы оказываемся в коридоре, здесь тихо, открываем следующую дверь, за ней лестница. Свет, тепло, музыка, людской гомон, орущий телевизор. Спускаемся по лестнице вниз — ветер, снег, туман, все это каплями стекает с нас на пол.

«Салодкi фальварк», сладкий хутор, читаю я буквы розовой неоновой вывески. Мы в баре[11].

— Выпьешь чаю? — спрашивает Марушка. — Или еще чего?

Я вижу людей, которые сгрудились в углу перед телевизором, включенным на полную громкость, с экрана вещает усатый бледный человек, одетый в форму, он открывает и закрывает рот, но глаза у него безжизненные, как будто он двоюродный брат того манекена в гробу, той невесты… давясь от смеха, я хочу сказать это Марушке, но она пихает меня локтем в бок, а какой-то высокий здоровяк передо мной, тоже в форме и кожанке поверх нее, тут же с хмурым видом оборачивается на мой смешок.

— Сейчас нельзя смеяться, — шепчет мне Марушка на ухо, — говорит наш президент.

По группе у телевизора словно проходит какая-то волна, я слышу изумленные возгласы «ух!» и «ах!» и улавливаю в них смесь ужаса и злости.

— Господи! Он только что объявил чрезвычайное положение, дурак, — переводит мне Марушка.

— Да? Правда? А что это значит? — интересуюсь я, поняв, что своего чая, видно, дождусь не скоро.

Теперь уже говорим не одни мы — наверное, поэтому кто-то прибавил громкость, так что телевизор орет вовсю, и я, уже разбирая русскую речь, слышу то же, что и все остальные. «Не все только плохое было связано в Германии с Адольфом Гитлером, — выпаливает бледный субъект на экране. — Немецкий порядок формировался веками. При Гитлере это формирование достигло наивысшей точки. Это то, что соответствует нашему пониманию президентской республики…» И тут из группки людей у телевизора выпрыгивает, как черт, молодой человек, одним ударом он сваливает грохочущий ящик на пол, пинает и колотит по нему, шум голосов, кто-то кричит, другие смеются, некоторые аплодируют.

Парень юрко проскальзывает в другой конец помещения, гоп! — и он уже на стойке бара. В руке у него листки бумаги.

— Тихо! — кричит кто-то. — Он будет читать!

Марушка тянет меня за рукав, показывая подбородком в сторону двери.

— Что?! Опять на улицу, в эту мерзость?

— Пошли отсюда, — шепчет она мне на ухо. — У нас задание. Мы не можем тут оставаться. Сюда скоро нагрянут, вот увидишь.

— Послушай, снаружи их тоже полно, вся улица ими кишит!

— Туда, — кивает она в сторону туалетов. Больше она не произносит ни слова, потому что в баре вдруг воцаряется напряженная тишина. Шуршит только бумага в руке молодого человека на барной стойке.

И вот он запрокидывает голову, воздевает руки вверх и выкрикивает:

Убей президента![12]Убей эту сволочь!..

К голосам, выражающим бурный восторг — видно, это любимое публикой стихотворение, — примешивается женский визг… между тем широкоплечий тип в кожанке и, кажется, еще кто-то мчатся к стойке и уже тянут к чтецу руки, но несколько человек, явно желающих слушать дальше, заслоняют его, начинается всеобщая свалка.

А парень, не обращая ни на что внимания, читает дальше.

Убей же врага, чтобы молодостьтвоя не осталась в дерьме,

чтоб край наш воспрянул с гордостьюво славе, а не в ярме!

Чтец на барной стойке вопит, бросая листы бумаги в толпу, слушатели хлопают, свистят, я замечаю в руке у широкоплечего здоровяка пистолет — и уже мчусь вслед за Марушкой к двери туалета, дамского, неудобно мне туда врываться, но на улицу нельзя, там грузовики с солдатами… и вот мы влетаем в туалет, я подпираю дверь изнутри спиной, Марушка лезет вверх по стояку отопления, отсыревшая одежда сковывает ее движения, но ничего, она уже вышибает окошко, просто сбила ногой шпингалет, отличный удар у этой девчонки!.. мы выпрыгиваем во двор, я приземляюсь на четвереньки, протискиваемся между мусорными баками, ветер унялся, здесь тихо, и снег уже больше не скрипит у меня во рту… глядь — крыса, и еще одна… я вижу сверкнувшие в темноте зубки, а потом хвост, шелудивую задницу в пятнах… и вдруг мы слышим: бабах! в «Фальварке» стреляют… я ищу выход, чтобы выбраться из двора, здесь нам оставаться нельзя… однако по крайней мере мы тут ощупью нашли друг друга и сжались в один комок, ну и ну, Марушка, думаю я, здорово же тебя трясет.

— Было бы ужасно, если бы тебя тут сцапали, — тихо шепчет она мне на ухо, — и я бы тебя потеряла…

Это меня растрогало, я прижался к ней еще теснее.

— Алекс содрал бы с меня шкуру, завали я свое первое задание, — поясняет Марушка.