Мастерская дьявола

— Что бы ни случилось, держись меня, вот что я тебе скажу. Так где он у тебя? — наседает Алекс Напористый. Кажется, чуть ли не вчера мы с ним общались в Терезине. Теперь на нем спецовка с широкими карманами, из которых торчат плотницкий метр, клещи и всякие другие инструменты. В руке отвертка, с шеи свисают проводки. Он выглядит как ремонтник. Таким я его еще не видел.

Люди, работавшие под Музеем, один за другим выходят на поверхность. Деревянный пол сразу покрывается отпечатками грязных подошв. Молодые парни, девушки. Вот было бы пополнение для «Комениума», подумалось мне. У нас бы им понравилось, продолжаю я мечтать, следуя за Алексом, мы медленно движемся куда-то в заднюю часть помещения, расталкиваем людей… Вот только эти нароискатели, пожалуй, будут покрепче наших студентиков. У копателей вид усталый и злой. Похоже, они здорово раздосадованы, что из-за тревоги им пришлось бежать. Мда, они точно посуровее наших, в этой стране все суровее и безумнее, чем у нас. В Терезине девушки, вместо того чтобы орудовать совочками, продавали бы сувениры. А вместо того чтобы слушать речи этого грозного Кагана, беседовали бы с Лебо. По вечерам они курили бы красную травку, пили и танцевали. И не были бы такими бледными. Да что говорить… Дай им Бог! И тут я замечаю Марушку.

У нее на руках малыш, второй цепляется за ее юбку; Марушка прижимает губы к детской макушке, покрытой нежным пушком, шепчет что-то.

Там, в углу комнаты, много детей и женщин, в том числе пожилых.

— Хочу тебе кое-что показать. Такого у вас в Терезине не было.

Мы проходим за ширму. Я снова всматриваюсь в полумрак, ощущая в ботинке «Паучка». Но что потом? Что будет со мной, когда я передам его Алексу? Куда я денусь? Вот вопросы, которые я должен обсудить с паном Напористым. И как можно скорее. Он берет меня за локоть, и мы идем дальше.

В заднем сумрачном помещении несколько манекенов в человеческий рост стоят и сидят, согнувшись на стульях.

Это не невесты, как та девушка с блестящей повязкой на лбу. От всех этих людей пахнет затхлостью.

Вдруг один из стоящих манекенов шевельнулся… я чуть не вскрикнул от неожиданности…. он раскрывает мне навстречу объятия… Я недоверчиво таращусь на его лицо. Смуглый человек со сморщенной кожей, нос торчит как клюв. Такого старика я еще в жизни не видывал, Лебо и Каган могли бы в детстве ходить в садик, где он был бы воспитателем.

Мой шок становится еще глубже при звуках голоса, издаваемых этой развалиной.

— Здравствуй, товарищ, — говорит он по-чешски и обнимает меня. При этом он пошатывается, так что я с трудом удерживаю его. Длинные нервные пальцы древнего старикана дрожат, как птичьи коготки. Наконец он шлепается в плетеное кресло, которое проворно подсунул ему Алекс. — Лучшие воспоминания! — хрипит он. — В Миловице у нас у каждого был свой домик с садом и цветочной клумбой! — После этих слов он опускает голову на грудь и засыпает, посвистывая клювом.

Но от него не исходит такой запах, как от манекенов рядом, нормально от него пахнет.

Выясняется, что Луис Тупанаби был преподавателем Алекса в институте биохимии в Миловице. В Чехии — там, где стоял самый большой советский гарнизон.

— Он еще и узник концлагеря, — говорит Алекс, поправляя теплое одеяло на плечах своего учителя. — Фашисты заставляли его делать тсантсы.

— Тсантсы? — переспрашиваю я, думая, что Алекс, раз он теперь у себя дома, мог употребить какое-то непонятное белорусское словечко.

— Ну, апельсинчики, потом покажу. А для нашего музея Луис сделал очень много, поверь.

— Да?

— Он уже страшно старый. Наверное, скоро умрет, — сказал Алекс, положив еще одно одеяло Луису на плечи, а другим укутав ему ноги. На ногах — домашние тапочки в горошек. — Слушай, — продолжает Алекс, — я, например, встречался со Спилбергом в Лос-Анджелесе. Он собрал там архив Холокоста, где на тысяче телеэкранов тысячи выживших рассказывают свою собственную историю. Хорошо. Но ведь люди, когда что-то смотрят по телевизору, скоро об этом забывают. А вот наш Музей они никогда не забудут.

— Музей? — спрашиваю я, озираясь вокруг. Какой Музей? Кроме манекенов, тут только ящики с находками.

— Мы создаем Музей в Хатыни, — объясняет Алекс. — Это будет самое потрясающее памятное место в мире. Тут, в Белоруссии, существовала настоящая мастерская дьявола. Самые глубокие могилы — тут, в Белоруссии. Но о них никто не знает. Поэтому-то ты здесь.

— Вот как! — говорю я, чтобы не молчать.

Нынешний Алекс в рабочем комбинезоне уже не совсем тот, каким он был в Терезине. Там он учился. Здесь — командует.

— Мне необходимы все базы данных Лебо, причем срочно! — выпаливает он. — Необходима твоя помощь. Ты сейчас здесь — и куда еще ты можешь податься? А мне нужны деньги, ясное дело, — отчеканивает Алекс Напористый, и я ловлю в его голосе те же нотки, что в речах Кагана на месте массовых захоронений.

И тут мы слышим звук. Застываем. Вот опять: бух! Как будто копер ударяет в стену дома. Все трясется. И снова. Это петарды, не гранаты. Но разрывы мощные.