Мастерство Некрасова

В этом втором варианте Некрасов изложил все происшедшее от лица вымышленного генерал-лейтенанта Рудометова II, якобы «уволенного в числе прочих в 1857 г.». Из-за этой даты редактор первого посмертного издания Некрасова, не посвященный в систему его иносказательной речи, без дальних размышлений поверил ему, будто стихи относятся к 1857 году. Он напечатал их под этой неправильной датой,[430] и так они печатались полвека во всех дореволюционных изданиях. Между тем, стоит только принять во внимание, что их подлинная дата — 1863 год, станет ясно, что это замаскированный отклик на разгром печати, учиненный правительством Александра II в 1861—1863 годах.

И в последней строфе — очень осторожный, но внятный намек:

Потом, когда обширный крайМне вверили по праву,Девиз: «Блюди — и усмиряй!»Я оправдал на славу...

(II, 447)

В 1863 году слово «усмиряй» в контексте с «обширным краем» могло относиться только к кровавому усмирению Польши.

Очень выразительно имя, приданное Некрасовым царю в этом втором варианте, — Рудометов, то есть кровопускатель, так как руда — по-старинному кровь, и рудометанием называлось пускание крови.[431] Для большего сходства с Александром II Некрасов указывает, что это Рудометов II.

Эзоповской речью Некрасов воспользовался и в своей «Забытой деревне», написанной в 1855 году. Правда, до недавнего времени существовало неверное мнение, которое разделялось когда-то и мной, будто стихотворение заимствовано из чужого источника и потому не имеет будто бы никакого отношения к тогдашним событиям русской действительности. «Содержание этих стихов навеяно чтением отрывков из Крабба», — писал Пономарев в издании 1879 года. Но, внимательно перечитав монотонное, резонерское стихотворение Крабба, я не нашел в нем никакого намека на тот чисто русский, самобытный сюжет, который разработан Некрасовым в «Забытой деревне».[432] Только и есть в обоих стихотворениях общего, что покинутость, заброшенность деревни. Но в поэме Крабба нет ни единого слова, которое соответствовало бы, например, этим стихам:

На дрогах высоких гроб стоит дубовый,А в гробу-то барин; а за гробом новый.

Старого отпели, новый слезы вытер,Сел в свою карету — и уехал в Питер.(I, 156)

У Крабба эта тема совершенно отсутствует, между тем она-то и внушила тогдашним читателям мысль об аллегоричности «Забытой деревни». Эти стихи появились в печати вскоре после того, как скончался Николай I и взошел на престол Александр II; читатели увидели здесь явный намек на эту недавнюю смену царей; «один тиран исчез, другой надел корону»:

Старого отпели, новый слезы вытер,

Сел в свою карету — и уехал в Питер, —

а все стихотворение сочли иносказательным изображением России, обездоленной и разоренной Николаем.

В этом истолковании «Забытой деревни» убеждают нас раньше всего та — иначе непонятная — злоба, которую это стихотворение вызвало в бюрократических и придворных кругах Петербурга, и те преследования, которым оно подвергалось потом, хотя его фабула, если не видеть в ней никаких аллегорий, ничего крамольного в себе не содержит.

Эта-то слишком невинная фабула и заставляла читателя думать, что она не лишена потаенного смысла. Не станет же Некрасов всерьез утверждать, будто вся беда крепостной деревни заключается в том, что ее владельцы живут вдалеке от нее! Будто, если бы барин и в самом деле приехал в деревню, он сразу осчастливил бы всех! Это так не вяжется с другими стихами Некрасова, что естественно склоняешься к мысли, что здесь скрыто иное значение.

Другой замечательный случай такого партизанского применения эзоповой речи был обнаружен недавно в сатире Некрасова «Современники» одним из советских исследователей — М. В. Теплинским (XII, 460).

В «Современниках» первоначально была напечатана краткая пародия на хвалебную речь, обращенную каким-то юбилейным оратором к неизвестному военному деятелю:

Путь, отечеству полезный,Ты геройски довершил,Ты не дрогнул перед бездной,Ты...(III, 401)

На первый взгляд смысл этих строк может показаться невнятным: что за бездна, перед которой «не дрогнул» чествуемый военный «герой»? Почему «геройское» поведение перед этой неведомой бездной вменяется ему в такую заслугу? И почему сам Некрасов с таким презрением относится к его «героизму»?