То же чувство «умиления», растроганности. У Некрасова оно было скрыто в подтексте, у Твардовского прорвалось наружу («хороши», «дороги до слез» и т. д.), но по своей эмоциональной окраске оба отрывка тождественны.
И разве не это же чувство внушило Твардовскому колоссально обобщенный образ «рядового работяги» Василия Теркина, приворожившего миллионы сердец своей русской талантливостью: мастер на все руки, балагур, прямодушный и в то же время себе на уме, пронесший через все грозные «сабантуи» войны народный юмор и народную стойкость, он в поэме Твардовского является живым воплощением той же неистощимой любви к русскому простому человеку, которую Некрасов за восемьдесят пять лет до него воплощал в своих Дарьях, Якимах и Проклах:
Особенно выразительно это чувство сказалось в главах «Переправа», «На привале», «Поединок» и в той — казалось бы, немыслимой на фронте — идиллии, где описана встреча Теркина в прифронтовой полосе с ветераном предыдущей войны («Два солдата»). Здесь, в избе старика, под непрерывной бомбежкой, Теркин развернулся вовсю: он и техник, и стратег, и дипломат, и приятный собеседник, и шутник, и если мы вдумаемся, в чем же причина той сочувственной улыбки, с которой мы следим за каждым его словом, каждым жестом — за всем его поведением в этой избе, — мы увидим, что дело здесь именно в народном характере его речей и поступков, в том, что для автора (как и для нас, для читателей) он кровно близкий, родной человек. Когда Твардовский говорит о нем и о старом солдате:
он, в сущности, говорит то же самое, что, как мы только что видели, было сказано им о других:
«Дороги» и «хороши» оттого, что родные. Недаром излюбленный эпитет Твардовского — «родимый», «родной» — звучит у него таким некрасовским звуком: «край родной», «земля родная», «страна родная», «родимый дом», «каждый кустик мне родня», «и нет родни родимей».
И такая же — некрасовская — близость к фольклору. В «Стране Муравии», в «Василии Теркине» стих Твардовского до такой степени связан с народным мышлением, с народными формами речи, что, как и в поэме «Кому на Руси жить хорошо», невозможно четко разграничить собственное творчество автора от тех народных поговорок, прибауток, пословиц, которыми так обильно уснащен его текст. И кто не знает, какое множество крылатых выражений и слов из «Василия Теркина» еще во время войны вошло в живой обиход нашей армии!
Истинным создателем фольклора — нового, советского — является Твардовский в той замечательной главе «Страны Муравии», где он изображает колхозную свадьбу. Эта смелая попытка поэта дать новое содержание и новую форму всему циклу обрядовых свадебных песен принадлежит к числу его несомненных удач.
Согласно свадебному ритуалу минувших времен, мать невесты должна была голосить и причитывать, а следом за ней и невеста. Ритуал этот прямо предписывал:
Марьюшке было о чем плакать в те годы. Она хорошо сознавала, какая участь ждет ее в замужестве. И потому в ее ответном причитании слышались тоскливые слезы:
Верная этим древним обычаям, мать невесты в поэме Твардовского не только считает себя обязанной голосить на свадьбе, но к такому же плачу побуждает и дочь:
Но у Настеньки нет расположения к слезам, — да и отчего бы ей плакать! — ведь она выходит замуж по собственной воле, и ей нечего бояться ни свекрови, ни свекра. Старуха даже готова укорять свою дочь за такое нарушение традиций:
Этими словами поэт обнажает тот метод переосмысления и обновления фольклора, к которому он счел необходимым прибегнуть, чтобы отразить реальности нового быта.
Но, конечно, нельзя забывать, что новый, советский фольклор он воссоздает на основе традиционной народной поэзии. Иные старые мотивы фольклора он даже оставляет нетронутыми и только меняет их ритмический строй. Это относится, например, к той задорной дразнилке, в которой подружки невесты согласно старинным обычаям высмеивали наружность и нрав жениха при первом его появлении в доме невесты. На свадьбах Костромской и Ярославской губерний девушки в таких случаях пели о нем, обращаясь к его будущей жене: