Мать

– Да здравствует русский рабочий! – раздался звонкий крик. Крики росли, умножались, вспыхивали там и тут, отовсюду бежали люди, сталкиваясь вокруг Сизова и матери. Запрыгали по воздуху свистки полиции, но трели их не заглушали криков. Старик смеялся, а матери все это казалось милым сном. Она улыбалась, пожимала руки, кланялась, и хорошие, светлые слезы сжимали горло, ноги ее дрожали от усталости, но сердце, насыщенное радостью, все поглощая, отражало впечатления подобно светлому лику озера. А близко от нее чей-то ясный голос нервно говорил:

– Товарищи! Чудовище, пожирающее русский народ, сегодня снова проглотило своей бездонной, жадной пастью…

– Однако, мать, идем! – сказал Сизов. И в то же время откуда-то явилась Саша, взяла мать под руку и быстро потащила за собой на другую сторону улицы, говоря:

– Идите, – пожалуй, будут бить. Или арестуют. Поселение? В Сибирь?

– Да, да!

– А как он говорил? Я, впрочем, знаю. Он был всех сильнее и проще, всех суровее, конечно. Он чуткий, нежный, но только стыдится открыть себя.

Ее горячий полушепот, слова любви ее, успокаивая волнение матери, поднимали ее упавшие силы.

– Когда поедете к нему? – тихонько и ласково спросила она Сашу, прижимая ее руку к своему телу. Уверенно глядя вперед, девушка ответила:

– Как только найду кого-нибудь, кто бы взял мою работу. Ведь я тоже жду приговора. Вероятно, они меня тоже в Сибирь, – я заявлю тогда, что желаю быть поселенной в той местности, где будет он.

Сзади раздался голос Сизова:

– Кланяйтесь тогда ему от меня! Сизов, мол. Он знает. Дядя Федора Мазина…

Саша остановилась, обернулась, протягивая руку:

– Я знакома с Федей. Меня зовут Александра.

– А по батюшке?

Она взглянула на него и ответила:

– У меня нет отца.

– Помер, значит…

– Нет, он жив! – возбужденно ответила девушка, и что-то упрямое, настойчивое прозвучало в ее голосе, явилось на лице. – Он помещик, теперь – земский начальник, он обворовывает крестьян…

– Та-ак! – подавленно отозвался Сизов и, помолчав, сказал, идя рядом с девушкой и поглядывая на нее сбоку:

– Ну, мать, прощай! Мне налево идти. До свиданья, барышня, – строго вы насчет отца-то! Конечно, ваше дело…

– Ведь если ваш сын – дрянной человек, вредный людям, противный вам – вы это скажете? – страстно крикнула Саша.

– Ну, – скажу! – не вдруг ответил старик.

– Значит, вам справедливость – дороже сына, а мне она – дороже отца…

Сизов улыбнулся, качая головой, потом сказал, вздохнув:

– Ну-ну! Ловко вы! Коли надолго вас хватит – одолеете вы стариков, – напор у вас большой!.. Прощайте, желаю вам всякого доброго! И к людям – подобрее, а? Прощай, Ниловна! Увидишь Павла, скажи – слышал, мол, речь его. Не все понятно, даже страшно иное, но – скажи – верно!

Он приподнял шапку и степенно повернул за угол улицы.

– Хороший, должно быть, человек! – заметила Саша, проводив его улыбающимся взглядом своих больших глаз.

Матери показалось, что сегодня лицо девушки мягче и добрее, чем всегда.

Дома они сели на диван, плотно прижавшись друг к другу, и мать, отдыхая в тишине, снова заговорила о поездке Саши к Павлу. Задумчиво приподняв густые брови, девушка смотрела вдаль большими мечтающими глазами, по ее бледному лицу разлилось спокойное созерцание.

– Потом, когда родятся у вас дети, – приеду я к вам, буду нянчиться с ними. И заживем мы там не хуже здешнего. Работу Паша найдет, руки у него золотые…

Окинув мать пытливым взглядом, Саша спросила:

– А вам разве не хочется сейчас ехать за ним?

Вздохнув, мать сказала:

– На что я ему? Только помешаю, в случае побега. Да и не согласился бы он…

Саша кивнула головой.

– Не согласится.

– К тому же я – при деле! – добавила мать с легкой гордостью.

– Да! – задумчиво отозвалась Саша. – Это хорошо…

И вдруг, вздрогнув, как бы сбрасывая с себя что-то, заговорила просто и негромко:

– Жить он там не станет. Он – уйдет, конечно…

– А как же вы?.. И дитя, в случае?..

– Там увидим. Он не должен считаться со мной, и я не буду стеснять его. Мне будет тяжело расстаться с ним, но, разумеется, я справлюсь. Я не стесню его, нет.

Мать почувствовала, что Саша способна сделать так, как говорит, ей стало жалко девушку. Обняв ее, она сказала:

– Милая вы моя, трудно вам будет!

Саша мягко улыбнулась, прижимаясь к ней всем телом.

Явился Николай, усталый, и, раздеваясь, торопливо заговорил:

– Ну, Сашенька, вы убирайтесь, пока целы! За мной с утра гуляют два шпиона, и так открыто, что дело пахнет арестом. У меня – предчувствие. Что-то где-то случилось. Кстати, вот у меня речь Павла, ее решено напечатать. Несите ее к Людмиле, умоляйте работать быстрее. Павел говорил славно, Ниловна!.. Берегитесь шпионов, Саша…

Говоря, он крепко растер озябшие руки и, подойдя к столу, начал поспешно выдвигать ящики, выбирая из них бумаги, одни рвал, другие откладывал в сторону, озабоченный и растрепанный.

– Давно ли я все вычистил, а уж опять вот сколько накопилось всякой всячины, – черт! Видите ли, Ниловна, вам, пожалуй, тоже лучше не ночевать дома, а? Присутствовать при этой музыке довольно скучно, а они могут и вас посадить, – вам же необходимо будет поездить туда и сюда с речью Павла…