Мать

Мать посмотрела в окно, на улице сиял холодный крепкий день, в груди ее тоже было светло, но жарко. Хотелось говорить обо всем, много, радостно, со смутным чувством благодарности кому-то неизвестному за все, что сошло в душу и рдело там вечерним предзакатным светом. Давно не возникавшее желание молиться волновало ее. Чье-то молодое лицо вспомнилось, звонкий голос крикнул в памяти – «это мать Павла Власова!..». Сверкнули радостно и нежно глаза Саши, встала темная фигура Рыбина, улыбалось бронзовое, твердое лицо сына, смущенно мигал Николай, и вдруг все всколыхнулось глубоким, легким вздохом, слилось и спуталось в прозрачное, разноцветное облако, обнявшее все мысли чувством покоя.

– Николай был прав! – сказала Людмила входя. – Его арестовали. Я посылала туда мальчика, как вы сказали. Он говорил, что на дворе полиция, видел полицейского, который прятался за воротами. И ходят сыщики, мальчик их знает.

– Так! – сказала мать, кивая головой. – Ах, бедный…

Вздохнула, но – без печали, и тихонько удивилась этому.

– Он последнее время много читал среди городских рабочих, и вообще ему пора было провалиться! – хмуро и спокойно заметила Людмила. – Товарищи говорили – уезжай! Не послушал! По-моему – в таких случаях надо заставлять, а не уговаривать…

В двери встал черноволосый и румяный мальчик с красивыми синими глазами и горбатым носом.

– Я внесу самовар? – звонко спросил он.

– Пожалуйста, Сережа! Мой воспитанник.

Матери казалось, что Людмила сегодня иная, проще и ближе ей. В гибких колебаниях ее стройного тела было много красоты и силы, несколько смягчавшей строгое и бледное лицо. За ночь увеличились круги под ее глазами. И чувствовалось в ней напряженное усилие, туго натянутая струна в душе.

Мальчик внес самовар.

– Знакомься, Сережа! Пелагея Ниловна, мать того рабочего, которого вчера осудили.

Сережа молча поклонился, пожал руку матери, вышел, принес булки и сел за стол. Людмила, наливая чай, убеждала мать не ходить домой до поры, пока не выяснится, кого там ждет полиция.

– Может быть – вас! Вас, наверное, будут допрашивать…

– Пускай допрашивают! – отозвалась мать. – И арестуют – не велика беда. Только бы сначала Пашину речь разослать.

– Она уже набрана. Завтра можно будет иметь ее для города и слободы… Вы знаете Наташу?

– Как же!

– Отвезете ей…

Мальчик читал газету и как будто не слышал ничего, но порою глаза его смотрели из-за листа в лицо матери, и когда она встречала их живой взгляд, ей было приятно, она улыбалась. Людмила снова вспоминала Николая без сожаления об его аресте, а матери казался вполне естественным ее тон. Время шло быстрее, чем в другие дни, – когда кончили пить чай, было уже около полудня.

– Однако! – воскликнула Людмила. И в то же время торопливо постучали. Мальчик встал, вопросительно взглянул на хозяйку, прищурив глаза.

– Отопри, Сережа. Кто бы это?

И спокойным движением она опустила руку в карман юбки, говоря матери:

– Если жандармы, вы, Пелагея Ниловна, встаньте вот сюда, в этот угол. А ты, Сережа…

– Я знаю! – тихо ответил мальчик, исчезая. Мать улыбнулась. Ее эти приготовления не взволновали – в ней не было предчувствия беды.

Вошел маленький доктор. Он торопливо говорил:

– Во-первых, Николай арестован. Ага, вы здесь, Ниловна? Вас не было во время ареста?

– Он меня отправил сюда.

– Гм, – я не думаю, что это полезно для вас!.. Во-вторых, сегодня в ночь разные молодые люди напечатали на гектографах штук пятьсот речи. Я видел – сделано недурно, четко, ясно. Они хотят вечером разбросать по городу. Я – против, – для города удобнее печатные листки, а эти следует отправить куда-нибудь.

– Вот я и отвезу их Наташе! – живо воскликнула мать. – Давайте-ка!

Ей страшно захотелось скорее распространить речь Павла, осыпать всю землю словами сына, и она смотрела в лицо доктора ожидающими ответа глазами, готовая просить.

– Черт знает, насколько удобно вам теперь взяться за это! – нерешительно сказал доктор и вынул часы. – Теперь одиннадцать сорок три, – поезд в два пять, дорога туда – пять пятнадцать. Вы приедете вечером, но недостаточно поздно. И не в этом дело…

– Не в этом! – повторила хозяйка, нахмурив брови.

– А в чем? – спросила мать, подвигаясь к ним. – Только в том, чтобы хорошо сделать…

Людмила пристально взглянула на нее и, потирая лоб, заметила:

– Вам – опасно…

– Почему? – горячо и требовательно воскликнула мать.

– Вот – почему! – заговорил доктор быстро и неровно. – Вы исчезли из дому за час до ареста Николая. Вы уехали на завод, где вас знают как тетку учительницы. После вашего приезда на заводе явились вредные листки. Все это захлестывается в петлю вокруг вашей шеи.

– Меня там не заметят! – убеждала мать, разгораясь. – А ворочусь, арестуют, спросят, где была…

Остановясь на секунду, она воскликнула:

– Я знаю, как сказать! Оттуда я проеду прямо в слободу, там у меня знакомый есть, Сизов, – так я скажу, что, мол, прямо из суда пришла к нему, горе, мол, привело. А у него тоже горе – племянника осудили. Он покажет так же. Видите?