Мать

Снова стало тихо. Лошадь дважды ударила копытом по мягкой земле. В комнату вошла девочка-подросток с короткой желтой косой на затылке и ласковыми глазами на круглом лице. Закусив губы, она несла на вытянутых руках большой, уставленный посудой поднос с измятыми краями и кланялась, часто кивая головой.

– Здравствуй, умница! – ласково сказала мать.

– Здравствуйте!

Расставляя по столу тарелки и чайную посуду, девочка вдруг оживленно объявила:

– Сейчас разбойника поймали, ведут!

– Какого же это разбойника?

– Не знаю…

– А что он сделал?

– Я не знаю! – повторила девочка. – Я только слышала – поймали! Сторож из волости за становым побежал.

Мать посмотрела в окно, – на площади явились мужики. Иные шли медленно и степенно, другие – торопливо застегивая на ходу полушубки. Останавливаясь у крыльца волости, все смотрели куда-то влево.

Девочка тоже взглянула на улицу и убежала из комнаты, громко хлопнув дверью. Мать вздрогнула, подвинула свой чемодан глубже под лавку и, накинув на голову шаль, пошла к двери, спеша и сдерживая вдруг охватившее ее непонятное желание идти скорее, бежать…

Когда она вышла на крыльцо, острый холод ударил ей в глаза, в грудь, она задохнулась, и у нее одеревенели ноги, – посредине площади шел Рыбин со связанными за спиной руками, рядом с ним шагали двое сотских, мерно ударяя о землю палками, а у крыльца волости стояла толпа людей и молча ждала.

Ошеломленная, мать неотрывно смотрела, – Рыбин что-то говорил, она слышала его голос, но слова исчезали без эха в темной дрожащей пустоте ее сердца.

Она очнулась, перевела дыхание – у крыльца стоял мужик с широкой светлой бородой, пристально глядя голубыми глазами в лицо ей. Кашляя и потирая горло обессиленными страхом руками, она с трудом спросила его:

– Это что же?

– А вот – глядите! – ответил мужик и отвернулся. Подошел еще мужик и встал рядом.

Сотские остановились перед толпой, она все росла быстро, но молча, и вот над ней вдруг густо поднялся голос Рыбина:

– Православные! Слыхали вы о верных грамотах, в которых правда писалась про наше крестьянское житье? Так вот – за эти грамоты страдаю, это я их в народ раздавал!

Люди окружили Рыбина теснее. Голос его звучал спокойно, мерно. Это отрезвляло мать.

– Слышишь? – толкнув в бок голубоглазого мужика, тихонько спросил другой. Тот, не отвечая, поднял голову и снова взглянул в лицо матери. И другой мужик тоже посмотрел на нее – он был моложе первого, с темной редкой бородкой и пестрым от веснушек, худым лицом. Потом оба они отодвинулись от крыльца в сторону.

«Боятся!» – невольно отметила мать.

Внимание ее обострялось. С высоты крыльца она ясно видела избитое, черное лицо Михаила Ивановича, различала горячим блеск его глаз, ей хотелось, чтобы он тоже увидал ее, и она, приподнимаясь на ногах, вытягивала шею к нему.

Люди смотрели на него хмуро, с недоверием и молчали. Только в задних рядах толпы был слышен подавленный говор.

– Крестьяне! – полным и тугим голосом говорил Рыбин. – Бумагам этим верьте, – я теперь за них, может, смерть приму, били меня, истязали, хотели выпытать – откуда я их взял, и еще бить будут, – все стерплю! Потому – в этих грамотах правда положена, правда эта дороже хлеба для нас должна быть, – вот!

– Зачем он это говорит? – тихо воскликнул один из мужиков у крыльца. Голубоглазый медленно ответил:

– Теперь все равно – двум смертям не бывать, а одной не миновать…

Люди стояли молчаливо, смотрели исподлобья, сумрачно, на всех как будто лежало что-то невидимое, но тяжелое.

На крыльце явился урядник и, качаясь, пьяным голосом заревел:

– Это кто говорит?

Он вдруг скатился с крыльца, схватил Рыбина за волосы и, дергая его голову вперед, отталкивая назад, кричал:

– Это ты говоришь, сукин сын, это ты?

Толпа покачнулась, загудела. Мать в бессильной тоске опустила голову. И снова раздался голос Рыбина:

– Вот, глядите, люди добрые…

– Молчать! – Урядник ударил его в ухо. Рыбин пошатнулся на ногах, повел плечами.

– Связали руки вам и мучают, как хотят…

– Сотские! Веди его! Разойдись, народ! – Прыгая перед Рыбиным, как цепная собака перед куском мяса, урядник толкал его кулаками в лицо, в грудь, в живот.

– Не бей! – крикнул кто-то в толпе.

– Зачем бьешь? – поддержал другой голос.

– Идем! – сказал голубоглазый мужик, кивнув головой. И они оба не спеша пошли к волости, а мать проводила их добрым взглядом. Она облегченно вздохнула – урядник снова тяжело взбежал на крыльцо и оттуда, грозя кулаком, исступленно орал:

– Веди его сюда! Я говорю…

– Не надо! – раздался в толпе сильный голос – мать поняла, что это говорил мужик с голубыми глазами. – Не допускай, ребята! Уведут туда – забьют до смерти. Да на нас же потом скажут, – мы, дескать, убили! Не допускай!

– Крестьяне! – гудел голос Михаилы. – Разве вы не видите жизни своей, не понимаете, как вас грабят, как обманывают, кровь вашу пьют? Все вами держится, вы – первая сила на земле, – а какие права имеете? С голоду издыхать – одно ваше право!..

Мужики вдруг закричали, перебивая друг друга.

– Правильно говорит!

– Станового зовите! Где становой?..

– Урядник поскакал за ним…

– Пьяный-то!..