Мать выходит замуж

Как и два года назад, на площади появился крестьянин, остановился с теленком у весов, открыл дверцу, подставил доску, втащил по ней теленка за хвост в клетку, вытащил его оттуда за ухо, снова запер клетку и поехал своей дорогой. Теленок мычал от страха, в точности как два года назад.

А я осталась на мосту, грязная, растрепанная, свободная, как птица, свободнее, чем когда-либо, но полная смятения. На душе у меня было тяжело, мне было страшно, хотя в этот раз я не истратила на леденцы последние пять эре, оставшиеся у матери. На мне не было белья, в голове у меня копошились насекомые, никто не знал, где я, и никто об этом не тревожился.

Вдруг я вспомнила Ольгиного малыша и разревелась. Вспомнила и многое другое: покойного деда, нарядную комнату у Старой дороги. Я так рыдала, что у меня началась икота. На комоде в Хагбю осталась моя заброшенная кукла. Старик играет на скрипке среди лохмотьев и вшей. Люди едят из жестяных крышек. Мать ищет вшей по ночам… И помочь этому нельзя. Никогда больше мы не будем жить спокойно. Бабушка осталась дома одна, она никогда не жалуется матери, но уже не бывает так ласкова со мной, как прежде.

А мать? Она всегда больна. Денег у нее нет. У отчима есть деньги, но он не дает их матери. В городе мужчины никогда не дают денег женам. Лучше бы нам остаться на равнине с Ольгой, тогда отчим отдавал бы матери все деньги. Я снова расплакалась.

И в школу я не хожу. Все дети, кроме цыганят, ходят в школу. Я выплакалась всласть, разбередив себе душу воспоминаниями, как это делают взрослые.

Наплакавшись, я побрела домой в унынии и раскаянии, решив, что не пойду к ребятам, которые готовят пищу под открытым небом. Пусть едят, как все люди, тогда я буду с ними водиться.

Я решила начать новую жизнь. У дороги я сорвала несколько цветов мать-мачехи. Надо чем-нибудь порадовать бабушку. В конце апреля в Вильбергене не найдешь даже крапивы у сарая. Цветочницы все оборвали. Они ухитрились украсть даже первые полураспустившиеся ветки сирени. Бабушка очень убивалась из-за этого.

— Раз они обломали почки, сирень уже не расцветет, — огорчалась она.

Меня так растрогали воспоминания, которым я предавалась на мосту, что я решила нарвать садовых цветов, посаженных вдоль аллеи: они оживят букет из полевых цветов и доставят удовольствие бабушке. Раскаяние часто приводит к новому преступлению. Но мне не удалось даже дотронуться до пышных цветов.

Мимо меня по аллее все время проходили люди. И вдруг я услышала проникновенную нежную мелодию, звуки которой доносились из сада, выходившего на аллею. Я остановилась очарованная. Музыка звучала точно манящий призыв из далекой страны. Никогда в жизни не слышала я подобной музыки. Я вошла в красивый сад. В домах, расположенных вдоль аллеи, жили только богатые люди.

В саду на мощенной камнем дорожке стоял человек в остроконечной шапке, с большим мешком за плечами. Мешок напоминал по виду коровий желудок.

Разгуливая взад и вперед, человек наигрывал заунывную, скорбную мелодию. Рядом с ним на земле стояла жестянка, люди выходили и бросали в нее деньги. Но музыкант, казалось, ничего не замечал и только ходил взад и вперед, наигрывая чарующую мелодию, которая просто приковала меня к месту. Я стояла неподвижно, пока он не кончил, а потом побрела за ним из сада в сад. Он повсюду играл одну и ту же скорбную мелодию. Под конец я хорошо ее запомнила.

Музыкант ни разу не заговорил со мной, но я упрямо продолжала ходить за ним следом. Он даже не смотрел в мою сторону, но люди, бросавшие деньги, меня замечали. Этого я и добивалась. Пусть знают, какая я интересная особа, раз я знакома с человеком, который извлекает такие прекрасные звуки из старого мешка.

Подойдя ближе, я рассмотрела, что мешок прикреплен к длинному мундштуку, в который дует музыкант. Нижняя часть раздувавшегося от его дыхания мешка была обшита бахромой.

Я совсем забыла о бабушке. Цветы завяли, я их выбросила. Вдоль всей длинной аллеи из сада в сад брела я за человеком с музыкальным мешком. В конце концов он меня заметил, но, по-видимому, ничуть не обрадовался. Однако он ничего не сказал и не запретил мне следовать за собой.

Каждый раз, как он начинал играть, мелодия вновь и вновь захватывала меня. Я едва держалась на ногах от голода, но не могла расстаться с диковинной музыкой. В одном доме музыканту бросили деньги из окна. Он их не заметил, но я подобрала их и положила в жестянку.

— Это ваша девочка? — спросила в каком-то саду нарядная барышня.

Музыкант не понял. Тогда барышня указала пальцем сначала на меня, потом на него. Он отрицательно помотал головой и смерил меня сердитым взглядом. Ему было стыдно за меня. Я была плохо одета и вдобавок замарашка.

— Вы иностранец? — осведомилась догадливая барышня.

Музыкант забормотал что-то на непонятном языке.

Конечно, он был иностранец, но барышня, не понимавшая его языка, продолжала стоять и дожидаться, пока он скажет ей об этом на норчёпингском диалекте.

Как только мы вышли из сада, музыкант показал мне кулак и угрожающим тоном прочел какую-то длинную нотацию.