Матросы

— Петька, идешь третьим?

Рабочие совсем не забулдыги, нет, они восстановители героического города. Ишь какие мощные руки! Ими созданы кварталы чудесных домов. Эти рабочие помогли и ему, Черкашину, обзавестись новым гнездом. Наспех пропустив два стаканчика, Черкашин протиснулся между потными, горячими телами и отправился домой.

В легком халате, надушенная, Ирина прижалась к нему, поцеловала в шею, в уши.

— Павлик, от папы телеграмма. — Она приложила его руку к своей щеке. — Папа благополучно заканчивает в Москве свои дела и скоро вернется.

Она показала Черкашину телеграмму.

— Почему снова до востребования?

— Чтобы не попала в чужие руки. Нас часто нет дома, Распишется кто-нибудь, примет, а потом забудет…

В телеграмме, как и всегда, никаких поцелуев, ни приветов. Все по-деловому, точно, сухо. Григорий Олегович Веселков жил у них уже около года, и пока нельзя ни в чем было его упрекнуть. К зятю он относился предупредительно, никогда не поднимал спорных вопросов, тем более политических или служебных, и не вмешивался в их супружескую жизнь. Ему без труда удалось устроиться на работу в фотоателье. Он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны и сумел привлечь хорошую клиентуру. Из-за астмы юг ему противопоказан. «Ради близости к дочери я могу пренебречь своим здоровьем», — говорил Григорий Олегович и старался не докучать зятю кашлем. Утром он сам варил кофе по-турецки, иногда зажигал угольный мангал и тогда вместо фарфоровых чашечек пускал в ход медные ковшики с длинными ручками, назывались они «дзежие».

— Ты чем-то расстроен, Павел. — Ирина снова коснулась губами мочки его уха. — Скажи мне чем? Тебе будет легче…

— Ко мне заходил Бабушкин, — через силу выдавил Черкашин и отстранился.

В комнату доносились крики детей и шум уличного движения.

— Интересно, чем он мог тебя расстроить? — Ее рука потянулась к сигаретам. Синий дымок заколыхался в воздухе, пополз к окну.

— Ты продолжаешь встречаться с Ганецким?

— Ах вот оно что! — протянула Ирина. — Да, Павел, продолжаю. Ты ревнуешь? Мне приятно слышать…

— Ревновать к мальчишке бессмысленно. Но быть олухом…

— Точнее.

— Вспомни Исторический бульвар.

Ирина вздохнула:

— Периферия, кажется, сведет меня с ума. Да, это было. Мальчишка повязался пионерским галстуком, смешил меня до упаду. Появились блюстители. Одет не по форме, пьян! Придирки. Я вынуждена была назваться, чтобы его отпустили. Так информировал тебя старый пройдоха?

— Не смей так отзываться о наших офицерах!

— Ах, брось ты манерничать! — Ирина разорвала телеграмму на мелкие кусочки. — Ты сам о них так же думаешь…

Швырнула бумажные клочки на пол, ушла обиженная. «И в самом деле, все раздули из пустяков, — окончательно решил Черкашин. — Парень пошутил, придрались. Любовники ведут себя по-другому. Верный гидальго, как называет его Ирина, даже полезен: умеет ее развлечь и стал как-то необходим в доме. Без него будет пусто…»

А пустоты Черкашин боялся больше всего. Особенно после визитов к прежней семье, после встречи с детьми, их расспросов и отчужденной ласки.

Комната заполнялась сумерками. В ванне шумели краны. Снять китель, надеть пижаму. Надо жить легче. Пока Ирина принимает ванну, можно рассчитать деньги после получки. Алименты, квартирная плата, членские взносы, питание… Купить ботинки старшему: «Папа, мне нужны ботинки…» Выстраивался столбик проклятых цифр. Зачеркивал, стирал резинкой, дописывал. Можно занять у Григория Олеговича. У тестя всегда водились деньжата, не раз выручал без отдачи. Так что же получается?

Ирина, по-видимому, не догадывалась о семейных займах. Во всяком случае, вела она себя в материальном отношении безукоризненно. Никогда не жаловалась, есть деньги — хорошо, а нет — что поделаешь? Не требовала отчета, а ведь «первая» мелко тиранила — приходилось постыдно врать, чтобы зажать сотнягу. Ирина презирала семейные сцены, взаимные упреки, казалось бы неизбежные в повседневном быту. Это достоинство, и его необходимо ценить. Мелочность претила Ирине, она умела казаться бескорыстной. Тратила деньги легко, и гораздо больше, чем он давал ей из зарплаты. Возможно, у нее были свои сбережения или ей помогал отец. Входить в подробности Черкашину не хотелось, это было не в его интересах.