Матросы

Однажды Ирина сшила себе чудесное платье. В его создании участвовали и московские и местные портнихи. Ей хотелось мстить завистницам. В Доме офицеров с разрешения Михайлова и под личным руководством Тополя устраивалась вечеринка в складчину, плясали, чокались, состязались в тостах. Платье произвело большое впечатление. Французский креп-сатин, лифчик без бретелек и прочие новинки в области дамского туалета были тут же оценены молодыми корабельными жуирами. Один из них, приятель Ганецкого, увивался возле Ирины с бокалом красного «Мукузани» в руке, пока не плеснул ей на подол. Сердобольные дамы ахнули, потянулись с солонками. А она (Черкашин, вспоминая этот эпизод, обводил карандашом угнетавшую его цифру алиментов)… она выхватила бокал из рук растерявшегося юнца, отпила глоток, а остатки вина выплеснула себе на платье. Офицеры стучали в ладоши, ну а дамы поджали губы и, надо думать, еще больше возненавидели эту «выскочку».

Понемногу дурные мысли улетучивались, уступая место чувству раскаяния и благодарности.

Записная книжка спрятана. Задернута штора на окне.

— Ирина! — Черкашин приоткрыл дверь в ванную, откуда пахнуло на него теплыми парными запахами мыла и чистого женского тела. — Я, конечно, опять не прав…

Из ванной донесся ее совершенно спокойный голос:

— Подожди, голубчик. Я еще моюсь…

VII

Карпухин не мигая смотрел в одну точку — на свои рабочие ботинки, зашнурованные кожаными ремешками.

— Что хотите делайте со мной, товарищ капитан первого ранга, — не поднимая глаз, заключил кочегар свою несложную правдивую повесть. — Признался потому, что комендант не принял мер. Ждал, ждал и решился…

Подняв голову, он встретил понимание в острых коричневатых глазах командира.

— Ладно… Подумаю, Карпухин. Можешь быть свободным.

На листке голубоватой бумаги Ступнин написал:

«У меня большая победа. Если матрос сам признается в проступке, значит, он крепко верит в справедливость своего командира…»

Каждая фраза выписана тщательно, здесь и там разбросаны виньетки, а Карпухин думал, что это командир берет на карандаш его покаянную сбивчивую речь.

Дневник «Корабельные раздумья» хранился в отдельном ящике стола. Ступнин нашарил ключ между книгами, щелкнул замочком. В это время зазвонил телефон. Чей-то официальный голос (фамилию он не расслышал) «объявил комиссию». По сердцу царапнуло. Комиссия не из ряда вон выходящее событие. Сколько их приезжает! Только сегодня не к месту: идет подготовка к учениям, у всех между лопатками не просыхает, а тут — комиссия.

— Хороший признак! — успокоил его Савелий Самсонович Заботин. — Если зачастят комиссии, значит, идем в передовые.

Играли «захождение» штабному катеру. Прижимая к боку ярко-желтый на молниях портфель, Черкашин быстро поднялся на борт, обменялся приветствиями с встречающими.

— Разрешите приступить?

— Все к вашим услугам, — сказал Ступнин.

— Нас кто-то должен сопровождать…

— Мой старший помощник в вашем распоряжении.

Черкашин подкинул руку к козырьку. Пригласив прибывших с ним двух членов комиссии, он двинулся, сопутствуемый старпомом, в каюту, обычно занимаемую начальником штаба соединения.

Комиссия не имела формальных прав инспекторского опроса, а все же Черкашин вежливо, стараясь всячески расположить к себе Савелия Самсоновича, попросил книгу жалоб.

— Пожалуйста, товарищи, у нас особых секретов от своих нет.

Принесенная адъютантом шнуровая книга перешла в чертовски изящные пальцы Черкашина.

«Что он, маникюр делает, бродяга? — размышлял Заботин, по самые плечи уйдя в мягчайшее кресло, любимое гнездо начальника штаба Говоркова в минуты недолгого отдыха. — А виски выстригает, поседели они у тебя, голубчика. На моих глазах подцепила тогда тебя на крючок купейная дамочка. От таких не то что поседеешь — полысеешь. Трудно нашему брату морячине швартоваться у такого пирса, не те кормовые, не те носовые».

— Как же так? Живете в безвоздушном пространстве? — приподнимая черные брови и морща лоб, спросил Черкашин. — Ни одна жалоба не была подана на предыдущем инспекторском осмотре.

— Не жалуются посторонним. Обходимся домашними средствами.

Черкашина, по-видимому, не устраивал оптимизм старпома. В желтом портфеле обнаружились какие-то записки; они дали повод потребовать для выяснения истины не кого иного, а Карпухина.

— Сейчас распоряжусь, вызовут. — Заботин решил предупредить командира. — Вы беседуйте, а мне разрешите кое-какие дела по службе справить.

Черкашину не понравились насупленные глаза вошедшего старшины Карпухина, его упрямый затылок, стриженный почти наголо, как у боксера. Даже в плечах, чуточку опущенных, и во всей его коренастой бычьей фигуре было что-то недружелюбное.

Первые же вопросы, хотя будто и мимоходом заданные, сразу насторожили чуткого к подвохам котельного машиниста.