Маздак. Повести черных и красных песков

Авраам сидел в углу и не мог отвести глаз от этого человека. Крупный нос и скулы выдавались вперед на полнеющем, тронутом оспой лице. Прямо от бровей терялась в густых волосах полоска лба. И еще чуть подрагивала верхняя губа, скрытая персидскими усами. Казалось, только заговорит он, и Авраам вспомнит, узнает…

Но Тахамтан, молчал, глядя своими светлыми песчаными глазами. в лицо Маздаку. Они. не мигали, не сдвигались в сторону. Какая-то спокойная, загадочная уверенность была в них…

Заговорил Розбех, искренний, непримиримый:

— Пусть сгорит один храм, и поостерегутся тогда заходить в остальные. Пусть рухнут дома в десяти дехах, и в ста дехах не поднимут больше руки на красных дидеравдв. Пусть тысяча голов будет срезана с плеч, и сто тысяч испугаются лжи. Не терпеливая и прощающая, а с острым мечом в руке должна быть правда. И светлым станет мир!..

Бог и царь царей Кавад смотрел на Маздака. И воитель Сиявуш повернул к нему голову. Розбех умолк, и до белизны были сжаты его сухие тонкие руки.

Правой ладонью от левого плеча разрезал воздух Маздак:

— Не мечом утверждается правда. В подполье зажгутся огни, если разрушим храмы. Укрепится суеверие, ибо как раз насилием питается ложь. И убийство никогда еще- не приводило — людей к счастью…

— Когда-то люди ходили голыми и ели сырое мясо… — Розбех теперь говорил, задумчиво потирая пальцами жезл датвара — костяной, с бронзовыми крыльями у основания. — Царь Хушанг принес им огонь и научил одеваться в звериные шкуры. Но я знаю, что силой принуждал он людей к этому доброму делу. Тридцать лет разбираю я тяжбы их между собой, и мне известна человеческая глупость…

— Не было никакого Хушанга!..

Это тихо сказал Маздак. Он совсем по-человечески улыбнулся, обвел всех своим удивительным взглядом, и горестная морщина вдруг пропала у рта. Радостный, чистый звон первозданного языка послышался сразу со всех сторон:

Потом явился человек: могуч,Замкнул он эти звенья, словно ключ.Он выпрямился, кипарис высокий,Творя добро, познав любви истоки.Сознанье принял он, и мысль, и речь,

К своим ногам зверей принудил лечь.Весь разум свой ты приведи в движенье.И слова «человек» пойми значенье.Ужели ты в безумие впадешь,Безумным человечество сочтешь?Ты — двух миров дитя: слагались звенья,Творился ты, чтоб стать венцом творенья.

Так не шути: последним сотворен,Ты — первый на земле, таков закон!

Великий маг замолчал, но долго еще прислушивался к затихающим под потолком словам. Потом в подтверждение еще раз отрицательно качнул головой.

— Если правда настоящая, люди примут ее. И не надо спешить лишь для того, чтобы насытить собственную гордость. Пусть даже это будет, когда наши сухие кости развеет ветер…

— Как же, спасти правду? — воскликнул Розбех.

— В чистоте ее сила! — Маздак резко повернулся, указал на Тахамтана. — Он кровью забрызгал правду, и умирает теперь она… Помни, Розбех, что насилие всегда притягивает к себе лживых, с какими бы добрыми намерениями ни совершалось оно…

Они говорили, глядя друг другу в глаза, Маздак и Розбех. Свет заходящего солнца проник из сада, и обычный фарр загорелся над головой сидящего у окна Светлолицего Кавада. Он встал, неслышно прошел вдоль стены с книгами.

— Ты нашел Город Счастья, ровесник. Авраам?

Живое нетерпеливое ожидание было в быстрых глазах царя царей, но смотрели они по-арийски прямо. Нельзя было уклониться, говорить об обманчивых преломлениях, относительности всего сущего, призрачности сказаний.

— Нет, — ответил Авраам.

И царь Кавад возвратился к окну.

По настоянию великого мага решили они на рассвете уехать в Шизу. И отправятся туда сам Маздак, датвар Розбех и Тахамтан, чтобы объяснить людям неприкосновенность храмов. Вожди деристденанов разъедутся для этого по сатрапиям…

Еще раз прошел мимо своей неслышной походкой Тахамтан. Опять задержались на нем желтоватые глаза. И тогда вспомнилось Аврааму. Так смотрела крыса от лошадиного копыта — холодно, ожидающе, неумолимо…

В книгохранилище остались лишь великий маг и Розбех. Возвращаясь, Авраам задержался перед завесой. Он услышал последние слова Маздака, и бесконечная усталость была в них… «Рано или поздно становится ложью самая высокая правда… И ничего нет хуже правды, ставшей ложью. Мы должны понимать это, Розбех!..»

Покачивались в лунном свете деревья. Он прислонил лоб к остывшей осенней коре платана, и начал возвращаться к нему рассудок. Зачем он пришел сюда?..