Меч ангелов

– Ты осталась без имущества? – спросил он, переведя взгляд на Илону.

– Да, Ваше Преосвященство, – ответила она, склонив голову.

– Мордимер говорил, что ты играла с комедиантами? Развлечешь старика?

Я закусил губу. Разговор поворачивал в опасное русло, особенно принимая во внимание, что Герсард считал выступления женщин на сцене неприемлемым злом. Или он захотел каприза ради либо просто по злобе унизить девушку, чтобы тем самым унизить меня?

Я не знал, ведь настроение хмельного епископа менялось, будто погода весной. Может, он и старый больной пьяница, но не стал бы тем, кем стал, когда б не умел обижать людей. И поэтому не следовало забывать: компания Его Преосвященства столь же безопасна, как и компания ядовитой змеи.

– Конечно, Ваше Преосвященство, – тихо ответила Илона и поднялась.

Начала монолог, который мне уже приходилось слышать. Сперва ее голос чуть дрожал, а епископ, казалось, даже не слушал ее, листая документы с выражением скуки на лице. А потом Илона прикрыла глаза, будто желая оказаться в мире, который видела бы лишь она сама – и никто, кроме нее. Голос ее сделался сильнее. Говорила о тоске и любви, о ненависти и страхе, о предзнаменованиях и отваге. Герсард замер, положив руки на листок, а взгляд его устремился к прекрасной актрисе. Илона в тот миг, казалось, пылала, будто факел, зажженный в темной комнате, а голос ее гремел не только в воздухе вокруг нас, но и в самих наших сердцах. Когда она говорила о мести убийце любимого, я заметил, как потянулась к несуществующей рукояти кинжала у пояса. Наконец закончила и склонила голову, а Герсард долгое время глядел на нее мертвым взглядом.

– Теперь оставь нас одних, дитя, – приказал хрипло.

Илона молча вышла. Герсард, когда двери уже затворились, быстро взглянул на меня.

– Чего ты от меня хочешь, Мордимер? – спросил он тоном, который из спокойной заинтересованности легко мог измениться на неприязнь. – Кто она для тебя? Прелюбодействуешь с ней?

– Клянусь, что нет, Ваше Преосвященство, – ответил я поспешно.

– Тогда что? С каких это пор мой инквизитор безвозмездно проникается интересами обиженных девиц? – Я услыхал в его вопросе иронию.

Я и сам задавал себе тот же вопрос, но ответить на него было непросто.

– Ее жизнь разбита вдребезги, – сказал я. – И я не вижу в том ни тени ее вины. Заслужила ли она столь горькую судьбу?

То, о чем я говорил, было, несомненно, правдой, но – не всей. В Илоне Лойбе было нечто, принуждавшее меня делать все, дабы казаться в ее глазах лучшим, нежели я есть. Я видел ее униженной, грязной, изнасилованной, несчастной, с лицом, искаженным ненавистью, страхом и отчаянием.

Кое-что из увиденного пробуждало мою жалость или гнев, но ничто не пробуждало отвращения. Я видел ее и счастливой, улыбающейся, полной огня, с глазами, горящими любовью или гневом. И полагал, что мир заслужил ту толику красоты, которую она могла ему дать.

Однако я не хотел говорить обо всем этом Герсарду, поскольку тот, несомненно, решил бы, что я сошел с ума. А впрочем… может, так оно и было?

– А я? Разве моя судьба не горька? Заслужил ли я презрение, враждебность, ежедневное общение с глупцами вроде тебя или сотен других? – спросил разозленный епископ.

– Конечно же, Ваше Преосвященство, вы все это заслужили, – ответил я и увидел, как на его лице появляется гневное удивление, а глаза снова темнеют. – Поскольку Ваше Преосвященство, – быстро продолжил я, – невзирая на собственные страдания, посвятил все свои силы распространению Божьей Славы и росту тленного счастья неблагодарных обывателей сего города. Ваше Преосвященство, вы несете крест Христовой муки, невзирая на цену, что ежедневно приходится платить, и не ожидая доброго слова от ближних.

Я замолчал и с дрожью в сердце ждал, как отреагирует епископ. Гневная гримаса медленно покидала его лицо. Он потер глаза рукою.

– Это правда, – сказал в задумчивости и возвел очи к потолку. – Истинная правда, сыне: служу Господу как только могу, пусть даже рыдаю всякий день, говоря: «Эли, Эли, лама сабахтани»[9]. Но не всякий в силах нести сей крест. Ты ведь это хотел сказать?

– Ваше Преосвященство читает мои мысли, – ответил я тихо.

– Она его нести не должна, – сказал он будто самому себе. – И я сниму его с ее плеч, – решил он, глубоко вздыхая. – Подай мне перо, сыне.

Некоторое время он искал чистый листок бумаги, а потом принялся писать, но я опасался присматриваться более пристально. Наконец, он посыпал лист песком и внимательно перечитал. Толкнул документ в мою сторону.

– Пусть канцелярия поставит печать, – сказал. – Прикажи им также приготовить бумаги на признание за госпожой Лойбе прижизненной годовой пенсии в размере… – он прервался и глянул на меня. – В каком размере, Мордимер?

– Само знание, что Ваше Преосвященство милостиво помнит ее, окажется для девушки достаточной радостью, – ответил я униженным тоном, поскольку Герсард наверняка проверял меня.

– Знаю, – снова вздохнул он. – Но жить-то нужно… Скажем – триста крон.