Меч мертвых

Когда он рассказал все, чему самолично был видоком или знал со слов добравшегося к князю-варягу Лабуты, — он почти свалился наземь со щита, ибо ноги более его не держали. Люди наседали друг на дружку, лезли к нему. Он хотя и поведал, что от посольства уцелел всего один человек, — каждый, проводивший в Ладогу родича, непременно желал выспросить, видел ли Смеян такого-то и такого-то мертвым — или не видел, и, значит, еще оставалась какая-никакая надежда. У Смеяна не было сил отвечать, он сам себе казался колодцем, досуха вычерпанным в жару. На некоторое время он вовсе перестал что-либо понимать. Потом обнаружил, что сидит на земле, раскрыв рот, словно вытащенный карась, а над ним стоит молоденький парень с худым, словно после болезни лицом и трясет его за плечо, и взволнованные новогородцы почему-то не отпихивают парня прочь, хотя сделать это легко.

— Пойдем! — не с первого раза достигли Смеянова слуха речи паренька. — Отдохнуть тебе надо, в бане попариться и хлеба поесть. Коня кто-нибудь возьмите!

— Твердятич?.. — наконец узнал его Смеян. — Искра?

Стеклу кузнец помнил, как еще в Ладоге боярский сын однажды заглянул в его мастерскую и долго следил за работой, а прежде чем уйти — купил связочку разноцветных обручей. Любопытный Смеян потом оборачивался вслед каждой красивой девчонке, все высматривал, у которой блеснет на руке витой ободок. Так и не высмотрел. А потом забрел на буевище и увидел все семь обручей на могиле боярыни. При жизни у матери Искры никогда таких не было, но красавицу, умершую в двадцать лет, они бы, конечно, порадовали…

Смеян не видел Искру более полугода. Звездочет показался ему возмужавшим, красивым и строгим. В другое время ладожанин непременно сказал бы ему об этом, но сейчас было не до того. Он попробовал встать, потерял равновесие и едва не свалился обратно в талое месиво. Его подхватили под руки.

На щит, подпираемый могучими руками гридней, уже вознесли князя Вадима, и князь говорил. О том, что сидело в сердце у каждого новогородца, о том, чего ради они пришли с ним сюда и на голом месте построили город, по имени коего их теперь прозывали. О гордости первонасельников этой земли, о том, что надобно словенам, корелам, кривичам, чуди, мере и веси самим собою владеть, а не звать к себе татей-защитников из чужедальних земель.

— Мудрые речи говорил мне боярин Твердислав Радонежич на святом празднике Корочуна! — разносился над вечем его ясный, чистый, далеко слышимый голос, и люди забывали дышать, ловя каждое слово. В Новом Городе любили своего хороброго князя и слушали его с великой охотой. Ибо он не только в сражениях себя не щадил, но и всячески радел о собравшихся под его рукой племенах, а совет свой умел высказать красно и убедительно — любо слушать, любо послушаться. А сегодня Вадим и вовсе говорил, как ему с осени не случалось. Так высказывают не просто наболевшее. Так изливается из сердца давным-давно выношенное, давным-давно облеченное в единственно подходящие слова, и каждое слово много раз взвешено. Поэтому и слушают люди, точно завороженные, и верят своему князю, и готовы идти за ним на жизнь и на смерть — куда позовет!

Молодой Твердятич взял Смеяна под локоть и повел его, поддерживая, прочь.

— Ну что, братие?.. — летел им вослед крылатый голос Вадима. — Поняли, каково с варягами замиряться? Как чести великого и светлого князя старградского доверять?.. Боярин Твердислав прежде нас всех то узнал, и с ним Харальд, княжич датский. Сколько раз я на Радонежича город свой оставлял, в поход уходя!.. И Харальда батюшка его, великий князь датский, не абы про что сюда собирал — за себя быть велел перед всяким находником из Северных Стран…

Соплеменники Рагнара Кожаные Штаны, вышедшие посмотреть гардский тинг и незаметно влившиеся в него, сдержанно загудели. Они разумели словенскую речь и были согласны.

— Немалые люди жизнь свою положили!.. — продолжал Вадим. — Того ради, чтоб мы, братие новогородцы, умней были!.. Чтобы в ту же волчью яму не обвалились, где им лютую смерть принять довелось!..

Ладожанин Смеян сидел на лавке в просторной повалуше большого нового дома, недавно достроенного для Твердислава Радонежича и его чади, и жадно пил горячий, пахнущий медом сбитень из липового ковшика. Искра, хромая, прохаживался туда и сюда. Думал. Смеян косился на него, соображая, где ж это парень успел покалечиться; и хотелось бы знать, да не спрашивать же. Стеклу кузнец и свое узорочье работать привык, и в чужое вглядываться, распознавая смысл и красоту. Поэтому, придя немного в себя, он заметил и понял, в чем еще изменился Искра за полгода. Он стал очень похож на отца. Думающего боярина, первого советчика князю, умницу и упрямца Твердяту Пенька…

— Сонными порезали, значит? — неожиданно спросил Искра, останавливаясь возле светца.

— Истинно… — кивнул ладожанин. — Дозорные только и сопротивлялись, да батюшка твой… ну, двое-трое еще… а остальных…

— В шатрах, что ли?