Меч мертвых

— Шатры они только начали ставить, — нахмурился Смеян. — Я заглядывал, никого не нашел. У костров все, иные в огонь и попадали… Рога в руках, пир пировали…

— Сонных, значит? — обернувшись, повторил Искра. — С рогами в руках?

— Ну… — замялся Смеян. Несообразность, проскользнувшая мимо сознания, затуманенного горем и страхом, только теперь сделалась для него очевидна.

— Пир пировали… — Искра снова заходил между печью и Божьим углом. — Там ведь кмети были один другого пригожей! Это сколько им пива надо было испить, чтобы до шатров не дойти и пальцем не пошевельнуть, когда убивать стали… У них с собой на корабле четверть столько не было! Даже если они там не пивом — зеленым вином заморским угощались… и то…

Смеян устыдился отрывочности собственных воспоминаний и решил подправить рассказ:

— Да их, видать, врасплох, стрелами… Почти в каждом стрелы торчали… — Кивнул на стол, где на чистом полотенце покоилось длинное оперенное древко, и в который раз повтори — Эту вот из Радонежича мертвого вынул, не одолели его, знать, один на один…

Искра остановился против Смеяна. Глаза у парня были пристальные.

— Отмывал ты ее?

Смеян даже поперхнулся:

— Что ты, Твердятич… Принес, как была…

— А видел ты стрелу, живое тело поровшую и вон вынутую? — тихо спросил Искра. — Видел?

Смеян озадаченно кивнул.

— Мне тоже доводилось, — продолжал Звездочет. — Заметил небось, на ногу припадаю? Из стегна зимой доставали… — Он проковылял к божнице, вынул из-за резных ликов и показал Смеяну стрелу, посланницу финского лука: — Гляди! Харальд сберег… Сквозь рудой пропиталась, отмывай ее, не отмывай… А твоя? — Искра с видимым усилием подавил содрогание, поднял принесенную Смеяном и поскреб ее ногтем у оперения, потом возле жала: — И древко не вощеное… В горле сидела, говоришь?

Смеян молча кивнул. Он тоже знал, сколько крови бывает при таких ранах.

— Ты еще сказывал, изрубили батюшку сильно… — не щадя себя, проговорил Искра. Его глаза сухо блестели в свете лучины. — И стрела глубоко в землю вошла, правильно я тебя понял? В лежачего, значит… Добивали, а может, и в мертвого… верности для… Только кто ж стрелами-то, да еще бронебойными?..

— Других… тоже, — подал голос Смеян. — Многих…

— А ты только и твердишь: зарезали да зарезали, — Искра криво усмехнулся. — Стало себе быть, все верно запомнил, только сам объяснить не сумел… Ты ведь еще стрелы привез? Небось отдал уже людям?

— Да, — кивнул Смеян. И решился предположить: — Те тоже такие… Как будто… в мертвых уже…

— И стрелы оставили, — наклонил голову Искра. — Хотя ратным людям не грех бы их и собрать, пригодятся небось. Да еще и… траву эту…

Видение пожухлых крапивных стеблей, чьею-то глумливой рукой всунутых его отцу в мертвые окровавленные уста, так и стояло у Твердятича перед мысленным взором, и сердце билось глухо и тяжело и не успокаивалось ни в какую. Уста, что так ласково целовали его, когда он был маленьким и болел… Щекотали его усами и бородой, в которой тогда совсем не было седины…

Искра поборол дурноту и спросил:

— Так узнал, говоришь, батюшка боярина Щетину?

— Лабута сказал, — ответил Смеян. Добрый сбитень сделал-таки свое дело: у ладожанина совсем слиплись глаза, а голова то падала на грудь, то запрокидывалась. Смеян понимал: Искра ощупью доискивается чего-то важного и вот-вот постигнет сокрытое от менее склонных сопоставлять… Понимать-то он понимал, но помочь был не в силах. Слишком многое отдал, торопясь добраться сюда. Смеян только добавил: — Вроде бы узнал Радонежич Сувора и по имени окликнул его, и с тем Лабута сулился на роту пойти. Сам же он душегубов лесных признать не сумел, те свои лица личинами кожаными прикрывали…

Несколько мгновений Искра молча смотрел на него, качавшегося на лавке. Каждое слово ладожанина укладывалось в память Звездочета зарубкой, зацепкой для восхождения к разгадке случившегося. Потом он шагнул к двери и резко распахнул ее, мало не расшибив лбы двум невмерно любопытным чернавушкам, таившимся с той стороны. Девки, пискнув, шарахнулись, но молодой Твердятич гневаться не стал, лишь распорядился устало:

— Что глядите, дурехи… Идите гостя укладывайте!

Чернавушки бросились со всех ног. Искра проводил их глазами, испытывая странное чувство. Никогда уже не быть ему в этом доме просто сыном, послушно исполняющим отцовскую волю. Теперь он сам был здесь всему хозяин и голова. Он и раньше распоряжался, пока боярин в отъезде бывал, и даже — когда из Ладоги уходили. И справлялся, как говорили, толково… но бегом исполнять его слово до сих пор не кидались. А ныне… Ныне как скажет он, так и будет. Все — сам. И решать, и ответ держать, ни за чью спину не прячась…