Меч мертвых

— Волдырь твой добро увел у меня, — сказал Замятня Тужирич. — И скрылся с ним. Я в становище был, пусто там! И ты в бега, смотрю, собралась! Живо сказывай, дурища, Волдырь где!.. А не то деда твоего следом за псом…

Милава жалко заплакала.

— За нами… обещался… — выговорила она сквозь слезы. — Ждала его… А где хоронится, не знаю… Я и в становище-то не была, не ведаю, в какой оно стороне…

Замятня угрюмо смотрел на нее, понимая: толку не будет. Под пыткой или со страху за деда она бы, наверное, все ему рассказала. Только нечего было рассказывать. Она в самом деле не знала.

А значит, и цена ей была соответствующая. Хоть злобу сорвать.

— Урюпа!.. — окликнул боярин воина, лазившего в избу. Тот подбежал, и Замятня Тужирич кивнул ему на плачущую женщину: — Ты, что ли, жаловался — баб давно не видал?..

* * *

Когда Замятнины гридни сдвинулись в гогочущий круг, а внутри круга отчаянно закричала Милава, Искра взметнулся было с земли в нерассуждающем порыве, повелевавшем броситься на выручку и умереть, но перед этим опустить меч хоть на одну-две спины; ему в ослеплении почему-то казалось, будто они там так и будут стоять, дожидаться ударов.

Вскочить не пришлось. Железная рука одноглазого, упавшая на загривок, придавила к земле. Искра опамятовался, понял едва не совершенную глупость. Закусил зубами стебли жухлой прошлогодней травы — и невыносимые слезы покатились из глаз. Остальные походники выглядели не лучше, даже Харальду, ходившему в походы и кое-что видевшему, было не по себе. Лишь у Страхини вместо ужаса и бессилия на лице проступила звериная злоба. Он живо скатился с гребня туда, где под голым ракитовым кустом сидела Куделька. Варяг крепко встряхнул молоденькую ведунью:

— Помоги ей!..

Сначала Куделька бессмысленно уставилась на него.

— Как нам с Искрой, когда драться хотели!.. — шепотом рявкнул Страхиня.

Она поняла. И ее лицо с непросохшими дорожками по щекам постепенно разгладилось: душа делала усилие, обретая глубокую внутреннюю безмятежность, необходимую для ворожбы. А чуть погодя пришли в движение руки. И не очень-то приятно было смотреть на то, что ткали в воздухе тонкие проворные пальцы.

Они замыкали, отнимали, высасывали. Студили, гасили, развеивали. Обращали в ничто…

Конечно, никакого чуда за протокой не грянуло. Просто, на счастье Милавы, большинство Замятничей обнаружили, что слишком умаялись, шагавши день за днем по болотам. Первоначальный пыл, охвативший их при виде беззащитного женского тела, отданного им на потребу, в настоящее остервенелое желание, требующее немедленного утоления, не перерос. Лишь двое последовали за неутомимым Урюпой. Прочие — эка невидаль! — оставили их возиться и занялись делами более насущными. Бабу можно будет потискать и после — куда она денется. А вот костер и котел с пищей нужны были прямо сейчас. В доме, правда, еще дымила печь и из раскрытой двери вкусно пахло ухой, но туда никто из них не пошел. И не пойдет.

Когда трое криво усмехающихся гридней присоединились к товарищам, Замятня Тужирич, наблюдавший за им же самим учиненной потехой с плохо скрываемым недовольством, прошагал через поляну и облепленным болотной грязью сапогом пнул сжавшуюся в комочек, плачущую Милаву:

— А ну вставай, дурища!.. Разлеглась!.. Вставай, говорю, у меня гридень ранен, повязки надо менять!..

Милава, видно, даже сквозь все свое отчаяние поняла: можно дождаться еще чего похуже, чем только что вынесенное. Она медленно приподнялась. Рубашка на груди была разорвана по пояс, а подол и скомканная, забитая талой землей понева — задраны выше пупа. Боярин плюнул и отвернулся. У него был вид человека, вступившего на некий путь, каждый новый шаг по которому кажется отвратительней предыдущего. Но и остановиться нельзя, ибо пройдено уже много и до цели, к которой так стремился — последнее усилие осталось…

Милава неверными движениями поправила на себе одежду и поднялась, цепляясь за дерево. Увидела, что дедушка лежит на земле все так же недвижно, и седобородая голова его неестественно запрокинута… Молодая женщина зашаталась и опять схватилась за дерево, чтобы не упасть. Но не закричала, не зашлась в отчаянном плаче. Молча, с трудом переставляя ноги, пошла назад к дому, где у порога клети виднелись носилки.

Воин, утративший ногу из-за гнилого сучка, лежал неподвижно, со страшно осунувшимся, серым, покойницки заострившимся лицом. Один из тех, кто… и черноухого, и дедушку, и ее…

Он ощутил ее присутствие рядом. Открыл глаза и долго смотрел, как она тряскими руками разглаживает тряпицы, толчет остывшие угли, потом откидывает одеяло, укрывшее его ноги. И вдруг разлепил искусанные губы, чтобы тихо сказать:

— Ты не плачь, девка… больнее бывает… молодая ты, жить еще тебе… ты не плачь…

До ночи отряд Замятни никуда не двинулся с островка. А куда двигаться? Особо некуда. Только Волдыря дожидаться…

В серых сумерках боярин заставил недовольных гридней выкопать могилу для старика. Неглубокую, но сойдет и такая. Засыпали тело землей, и Милава поплелась назад в клеть, где устроили на ночь увечного Свиягу.