Меч, рассекающий листья

– Дедовску давай, – снова встрял родственник. Звали его Сергей. Слон кивнул и начал с медленного проигрыша. Его аккорды тут же подхватили два или три голоса, начав хорошо известную песню. Тут же раздался удар по столу, и все смолкли, с удивлением поглядывая на Сергея.

– Ты это брось! – обратился он к одному из солистов, – жидовское петь. Не знаешь песни, так и помалкивай. Давай Тимоня, тихонько. Я низко буду.

Слон всё это время делал проигрыш, и на удивление Панчика, запел совсем другие слова песни, первые слова которой были – «за рекой Ляо хе». Мелодию он очень хорошо знал с детства и любил подпевать, когда смотрел очередную серию по телевизору. Но этого начала он никогда не слышал. Он и сам едва не подхватил – там в дали за рекой… Но Слон пел совсем другое:

«За рекой Ляо хе загорались огни, грозно пушки в ночи грохотали,

сотня храбрых орлов из казачьих полков на Инкоу в набег поскакали»…

И то, как пел его товарищ, и как подыгрывала старая гармонь, иногда фальшивя не тем голосом, всколыхнули бурю эмоций в Панчике, словно задели за живое, в горле, сам собой, образовался ком. Панчик едва не заплакал. Он посмотрел на родственника, к которому первое время испытал отвращение; уже успевший выпить несколько стопок, раскрасневшийся от волнения Сергей мотал головой, стискивая зубы и с силой сжимая мокрые от слёз глаза. Припев подпевали тихо, никто не орал пьяной дурниной, как бывало на день рождении у тёщи, и Панчик понял, что видит нечто особенное, совсем не похожее на традиционное русское застолье. Это был именно обряд поминания, и песня собрала всех в единую семью.

К вечеру людей поубавилось, столы убрали и унесли по своим дворам. Слон предложил прогуляться по селу. За изгородями висели на длинных ногах головы ярко-жёлтых подсолнухов, слышалось петушиное пение, вдоль заборов бродили назойливые козы.

Неизвестно откуда появился Амур, словно проявился на фотобумаге. Он потряс Панчика до глубины души, как будто тот его увидел впервые. Амур и в Хабаровске был Амуром, но каким-то сытым и умиротворённым, величавым и широким. Здесь же полудикая среда удалённого от центра казачьего села, чужой соседний китайский берег с ломанным горизонтом синих гор, вводил Панчика в состояние тревоги и восторга, переходящего в трепетный ужас.

– Тимоха! А ты мне раньше не говорил, что твои предки казаки.

– А то что? Боюсь, боюсь? – полупьяно ухмыльнулся Слон. – Из меня казак, как из говна пуля.

– Ну, не скажи. Какого сегодня казачка выплясывал на глазах у бандюков. На такое не каждый боец способен. А песню как спел, а на гармони… Я потрясён, честно.

– А… Казаки песню не поют, они играют её. Не с кем играть… Ты не знаешь, что такое казачий дух. А это так… Вот ежели бы с шашечкой, да на коня. Или по лесу с ружьецом.

– А там Китай? – спросил Панчик, чувствуя неловкость.

– А то что же? – не понимая вопроса, ответил Слон.

– Ну а дом кому достанется? Жалко дом, хороший ещё.

– Прадед лепил с братьями. Их четыре брата было и сестра. Один рубит пазы, другой полы строгает, третий окна делает.

– А сестра?

– Сестра жрать готовит.

– Складно.

– У казаков всё складно было. Куда что делось.

– А четвёртый?

– Что четвёртый? – не понял вопроса Слон.

– Ну брат, четвёртый.

– Какой ты нудный, Паныч. Четвёртый службу тащит. Они же на границе жили, её и стерегли. С хунхузами воевали.

– Извини, Тимоха, я же не в курсе. Мне даже в армии не разрешили служить, пока гражданство не оформил.

– Один из моих прадедов был станичным старостой, документацию всю вёл, казной заведовал. Недолго, правда. У них же всё на круге решали. Но зато в его бытность царь заезжал. Молился в здешней церкви. Вон на том бугре стояла. Говорят, красивая была.

– Русские церкви все красивые.

– Ну, положим не все, – возразил Слон.

– Я современные не считаю, – пояснил Панчик, представляя какой могла быть разрушенная церковь, чтобы казакам не стыдно было перед царём.

– Они из Японии возвращались, где его какой-то придурок самурайским мечом рубанул по башке.

Слон как-то грустно посмотрел на товарища и тяжело вздохнул. – Жаль не на смерть.

– Чего же так жестоко? Чем тебе царь-батюшка не угодил, – удивился Панчик. – Живой же человек.

– Сказанул, батюшка. Молодой был ещё.

– Тем более жалко, живи, радуйся.

– Радуйся… Может, тогда история по-другому покатилась. Не было бы революции, войны гражданской. Здесь же половину села под нож пустили, а кто уцелел, перегрызлись меж собой так, что до сих пор ненавидят.

– Дак они же померли давно.

– Ну и что. Дети, внуки. Я же вырос здесь. Это видно. А кто в Китай драпанул. В лодочку ночью сел и навсегда.

– Мои предки в Корее родились. Знаешь, а я думал, что корейцам досталось больше всего.

– Корейцев всех перед войной выселили. Но это хоть как-то объяснимо. Они же узкоглазые. Чтобы не путались под ногами. Их просто выселили. Лица-то одни, что у китайцев, что у японцев. Здесь же во время войны у японцев целая армия стояла, квантунская. Представляешь, если бы они перешли границу. Корейцам бы тоже кирдык был. Так что не обессудь.

Панчик покосился на товарища, удивляясь его прямолинейности и откровенности.