Мечи свою молнию даже в смерть

А человек сверлил Алексея глазами.

– Нуте-с, что вы еще заметили, кроме таза, молодой человек?

Косясь на Пилатика, Алексей рассказал. «Иванов» слушал, флегматично поковыривая какие-то лоскуты на полу своим ботинком – обыкновенным офицерским штиблетом из «Военторга». Один раз он четко и быстро, как бритвой полоснув, спросил:

– Пачка сигарет… МАРКА?!

Алексей назвал. Потом еще описал ощущения Майи. Пилатик вздыхал, «Иванов» хмурился. Под конец рассказа Алексей спохватился.

– А, вот еще. Я, когда ванную комнату начал осматривать – таз искал, – под ванной вот что нашел…

И он подал «Иванову» вышитый платочек. Обыкновенный девичий носовой платок, по краям обметанный красненькой ниткой, с вышитыми по углам цифрами: 6-31-36-1. Человек в пыльнике повертел платок в руках, приложил его к носу и хмыкнул:

– Ну что ж, неплохо для начала. Вас как зовут, молодой человек?

– Алексей…

– Хороший класс показываете, Алеша. Телесными практиками не занимались?

– Я… в ашраме жил. Давно, – слегка покраснел тот.

– Молодца-а! Далеко пойдете! А платочек себе оставьте. На память. Эраст Георгиевич, ну, я пойду? В принципе, с точки зрения Госпожнадзора меня тут уже мало что интересует.

Человек в пыльнике исчез, оставив в памяти Алексея даже не свои бледно-голубоватые стариковские глаза и не очертания лица, а только разбегающуюся сеть мельчайших морщинок.

Они с Пилатиком вышли. Тот возился, запирая дверь, а Алексей полетел вниз, прыгая через ступеньки, торопясь к Майе.

Девушка сидела в машине, положив голову на руль. Алексей первым делом погладил ее по нагревшемуся плечу:

– Майка! Ты как?

– Средне… Слушай, я тут нашла…

– Бомбу? Это прекрасно!

– Ну тебя… пойдем, покажу.

Они вышли из машины. Майя потащила молодого человека за дом. Таким путем они отступали, когда началась вся эта катавасия. Дорога тут была усыпана битым кирпичом. И вот в одной из ям среди строительного безобразия Алексей увидел несгоревшую пачку газет. Дождь ли, сырость помешали огню ее уничтожить, только лишь перегорел шпагатик, связывающий газеты, и сейчас легкий ветерок играл обугленными краями бумаг, рекламных буклетов и приглашений на презентации. Вверху белела бумажка с гербом СССР и обрывком текста: «…аемый Клавдий Павлович!…лашаем на торжество, посвященное годовщине со дня рождения тов. Маркса Карла…положника марксизма-ленинизма». Алексей сопоставил написанные на краях газет номера и ахнул:

– Лескова, сорок четыре, квартира девяносто семь! Это же та квартира, в которой я только что… А ты что тут делала?

– Я прогуляться вышла, – виновато проговорила Майя. – Ну, смотрю, эта пачка. Ее пацанята, наверно, из общей кучи утащили – они же любят бумагу жечь. Остановилась, а тут… прямо к ногам ветерком из кучи вынесло.

И она протянула Алексею плотный картонный кусок. Это был белый, хорошего качества картон. Поэтому он хоть и обгорел по краям, но огню не поддался. А на белой поверхности выстроились в колонки цифры.

– Блин! Центр – Юстасу, Юстас – Центру… – заметил Алексей. – Шифровка, однако! Надо бы Пилатику показать!

Но, едва он произнес эти слова, мимо них проехала, покидая двор, черная прокурорская «Волга» Эраста Георгиевича, и им оставалось только помахать ей вслед рукой.

Над «нехорошим», стоящим на неустроенной улочке домом с литыми стенами, возносящимися в небеса, злорадной пуговицей поблескивало солнце.

* * *

А Пилатик между тем держал путь совсем не в здание облпрокуратуры, где ему выделили кабинет. «Волга» с площади Автовокзала скользнула на улицу Фабричную, за которой высились высокие стрелы кранов – тут начинался речной порт, – а потом и того дальше, на улицу Владимировскую. Здесь на углу, под железной дорогой, рядом с самым первым городским тоннельчиком, пробитым в тысяча девятьсот тринадцатом году, о чем и извещали каменные цифры на его окаеме, располагались древнейшие, в несколько обхватов, тополя, а за ними – корпуса из красного кирпича, уродливые бастионы. Кладка была даже не красной, а бурой, и во многих местах откровенно поросла прохладным шелковистым мхом. Когда-то выстроенные для размещения маршевых рот пехотных батальонов, отправляемых Сибирью в мясорубку первой мировой, они в семнадцатом году стали прибежищем бунтующих рабочих – бунтующих отнюдь не за идеи призрачного марксизма, а просто оттого, что в городе не стало сахара и хлеба, а спекулянты вздули цены – эти корпуса громили пушками, и до сих пор проплешины от попавших снарядов остались на кирпичной кладке. Потом здесь разместили эскадроны ЧОНа, залившего пол-Сибири кровью не согласных с продразверсткой крестьян. Затем корпуса передали легендарному в городе заведению – Областному психоневрологическому диспансеру. «Дурке», проще говоря. И, хотя это учреждение ничем от городского психдиспансера, на улице 1905 года, не отличалось, тут тоже был корпус неврозов – для «легких». Правда, о нем ходили мрачные слухи: говорили, что с «Владимирки» не возвращаются.